Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
— Ну, если так — поехали.
Четвертым я взял Чижика. Все — в черных шинелях полицаев — уселись в розвальни. Кукурудза гнал лошадей без остановки. Солнце взошло неяркое, как луна, в снежной мгле, и все вокруг было снежно-белым. Поседели и наши кони, покрытые изморозью. Река лежала под снегом, будто широкая, неезженая дорога. Скалы в белых маскхалатах сугробов нависали с правого берега, а с левого деревья подступали к плоскому скату, и нельзя было сказать, где кончается земля и начинается покрытый снегом лед.
По пути дважды нам встречались немцы. Раз спросили дорогу, во второй даже
Я пошел «на прием» к доктору Яблонскому. Он уже знал об аресте Ивана Степановича и его квартирантки. Терентьича тоже взяли. Ведь не кто иной, как Терентьич, привел на завод Голованова — «мужа» радистки, схваченной вместе с рацией.
Доктор обещал связать меня с Черненко. Надел свое длинное пальто, взял палку и отправился в город. Мы с Головановым остались в холодной, тихой комнате. На столе бронзовые часы под стеклянным колпаком: казалось, еле передвигали стрелки. У этих часов был особый маятник — круглая площадка, подвешенная на стальной нити. Площадка кружилась: вправо-влево, вправо-влево… Вася, как завороженный этим кружением, не отрывал глаз от часов, осыпая пеплом отмытый до белизны пол.
Наконец пришел Черненко со своими отвертками и ключами.
Голованов атаковал его с хода. Он не мог ждать ни часу.
— Ты давай конкретно! — Черненко рубанул ребром ладони по краю стола. — Что предлагаешь?
— Закидать охрану гранатами, ворваться в тюрьму…
Черненко посмотрел на него с грустной нежностью, как на дитя неразумное, попавшее в беду, и обратился ко мне:
— Давай ты, Штурманок. Где заключенные — неизвестно. Знаю, что забрал их Шоммер.
Раньше всего узнать, где арестованные. Сегодня-суббота. У супруги Семенца — обычный прием. Рискованно, но попробую.
Пришлось мне снова обрядиться в шинель полицая. Было уже совсем темно, когда у тротуара на углу Аверьяновки остановился черный «BMW». Я тихонько окликнул:
— Ферри, мне хотелось бы прокатиться с вами на машине…
На улице — ни души. Ставни в домах наглухо закрыты.
— Садитесь! — буркнул Лемп. — Опять маскарад?
За городом мы вышли, чтобы шофер не слышал разговора.
— Какого черта еще вам надо? — спросил Лемп.
Не обращая внимания на его грубость, я спросил:
— Как дела? Надеюсь, после ликвидации Генкеля, СД вас не беспокоит? Жаль, что советскую рацию захватили они, а не вы.
Лемп тоже сожалел. Он рассказал мне, что Шоммеру удалось выследить и арестовать радистку с ее напарником — старым фольксдойче. В понедельник утром военный суд будет судить их в штадткомиссариате. Завтра об этом сообщат в газете.
— А где сейчас эти большевики?
— В комендатуре СД, на Подвальной.
— Значит, утром в понедельник их перевезут в штадткомиссариат?
— Вероятно. Ради этого вы встретились со мной?
— Нет, конечно. Нужны данные об одесской абвергруппе.
Теперь Лемп был совсем ручным. Он выругался, но обещал через месяц дать подробные сведения.
— А как с переводом? Мы рассчитываем на вас в Нормандии.
Тут Лемп впервые обратился ко мне за советом.
— Понимаете,
— Можете называть меня по-старому — Тедди. Но прекратите ругань. Перед моим подлинным именем стоит приставка «фон».
— Хорошо, — сказал он, потирая уши, — насчет Франции — туго. Я согласился бы и на Румынию. Но что делать с Кляйнером? Этот подхалим начинает меня шантажировать. Он умнее, чем вы думаете.
— Понимаю. Слишком много знает. Кляйнера мы уберем, но не бесплатно. Это пойдет вместо следующего перевода в Цюрих.
— Согласен, — сказал Лемп.
Договорились, что в воскресенье Лемп пошлет Кляйнера на легковой машине якобы за своими агентами на двадцать восьмой километр Киевского шоссе. Оттуда лейтенант не вернется. Потом Лемп посмертно представит его к награде. Что касается наших будущих встреч, то Лемп попросил больше не ловить его на улице, а пользоваться явкой у портного в Хлебном переулке.
Утром в понедельник пятеро партизан со Спиридоном Кукурудзой притаились под мостиком через овраг. Еще ночью подпилили толстенный ясень. Он рухнет поперек улицы от одного толчка. В переулке стоял припорошенный снегом автомобиль, на котором Кляйнер ездил на двадцать восьмой километр. Там его встретили Голованов и Чижик. Теперь Чижик сидел за рулем машины, в форме, снятой с абверовского шофера. За углом стояла еще одна машина — полуторка. Ее прислал Черненко. Мы с Головановым в форме полицаев устроились за забором. Будяк прогуливался по улице. Было так холодно, что пришлось положить пистолет за пазуху. В половине девятого посветлело. Появились прохожие.
— Сможет ли она идти? — вдруг спросил Голованов.
Солнце уже всходило. Неяркие в морозном тумане фары я увидел раньше, чем услышал свист Будяка. Рухнул с шумом и треском ясень. Снежное облако, как от взрыва, поднялось над дорогой. Тюремный фургон уткнулся в ствол дерева. Шофер открыл дверку. Двое солдат выпрыгнули на дорогу.
Мы бросились к машине с двух сторон. Впереди широкими скачками бежал Кукурудза. Он не добежал нескольких шагов и рухнул, как тот ясень, поперек дороги. Автоматы били из машины, вспарывая снег. Упали еще двое партизан. Но мы были уже рядом. Пулей обожгло щеку. Прикладом автомата я сбил с ног солдата, краем глаза увидел, как Голованов вскочил на подножку, выстрелил в кабину. Еще несколько выстрелов, и все разом смолкло. Четверо конвойных лежали на снегу. Голованов взломал внутреннюю дверь фургона:
— Катя! Катя!
Солнце поднялось над гребнем крыши. За раскрытыми дверями фургона блестел цинковый пол, кое-где потемневший от чьей-то крови. Фургон был пуст.
Лемп не соврал. «Южнобузькі вісті» напечатали сообщение о суде над «красными террористами». Но суда не было. Фашисты решили обойтись без инсценировки.
Два дня мы пробыли с Головановым в домике на хуторе у Львовского шоссе. Нам не удалось даже узнать, где находятся наши друзья. Скрипела люлька, плакал ребенок, мокрые валенки сушились на печке. Утром на третий день хозяйка пришла с базара и сказала, чтобы мы шли на польское кладбище.