Штурмуя Лапуту
Шрифт:
— Я пока не понимаю, — признался Укс. — Вообще не хрена не понимаю. Отчего мы о сексе столько говорим? Давай ты меня провоцировать не будешь?
— Да где тут провокации?! Вообще ни разу! Так даже интереснее. Я потом сценарий мелодрамы напишу. «Страсть беглого грешника. Сень секвой». Имена, фамилии, параметры, конечно, изменим. Она — аристократка, международная авантюристка, он — капитан разбившегося авиалайнера. Но общее настроение оставим. Загорелые сиськи, платиновые локоны, щетинистый волевой подбородок — главное не перепутать при сборке кастинга.
— Трепло. Не забудь главным фокальным персонажем поставить местную обезьянку.
— Вот, влюбился и товарищам грубит…
Еще раз обсудили план на повторное посещение Сант-Гуаноса. Потом еще и еще раз уточняли, уже в присутствии воровки. Та больше помалкивала, хотя на вопросы по деталям хорошо изученного города отвечала, да и сама некоторые уточняющие вопросы задавала. Нет, неглупа, определенно неглупа. Хотя опыта в шпионских делах как у младенца. Развитого, конечно, младенца, уже способного самостоятельно ковылять и соску со стола стащить, но все равно весьма забавна своей наивностью.
…— Сдаст, — уже наедине предупредила Лоуд. — Я не в упрек, оно и понятно. Очень боится. Это тоже не в осуждение — инквизиторы там на редкость неприятные: туповаты и однозначны, как эрзац-смола, так и вгоняют в полное уныние и когнитивный диссонанс. Напрасно ты так нагнетаешь и девушку провоцируешь.
— Теперь я провоцирую? Как ты выражаешься, эксперимент должен быть экспериментом, а не тестом для детсадовского возраста.
— Интересно, и вот когда я так выражалась? — удивилась Профессор.
— Не важно, я просто сократил твою раздутую и пафосную формулировку. Мне нужен однозначный ответ.
— Врешь, Уксик. Тебе нужен положительный ответ. Поскольку иной тебя огорчит и сделает окончательно невыносимым по жизни. Вот же идиотская история, — заворчала напарница. — Был у нас нормальный пилот, но влюбился и спятил.
— Ничего я не влюбился.
— В этом и парадокс. Не влюбился, не сексуалился, даже не пытался с чаровницей объясниться, а лезешь в мышеловку и туда девчонку тянешь. Нельзя так садистски и оголтело подставлять себя и других. Даже для проверки. Она всего лишь человек. Неглупый, даже симпатичный, но человек. Сожгут вас обоих. Падете жертвой категорически непродуманного и антинаучного эксперимента.
— Не сожгут. Собственно, с какой это вдруг стати — сжигаться? До сих пор обходилось.
— До сих пор в твою тупую летучую башку не приходила мысль специально подставляться. Ты всегда был трезв, похвально осторожен, и даже на меня благотворно влиял. Воистину эти ваши «чувства-отношеньки» — они посильнее нэка мозги вышибают.
— Преувеличиваешь.
— Не особо. Но, увы, не вижу способа повлиять. Бесполезно. Сдурел напарник, утерял душевное спокойствие. Остается занести этот факт в журнал вахтено-лабораторных наблюдений. Собственно, этот момент был неизбежен, поскольку ты, извиняюсь за грубую и нелицеприятную прямоту, тоже частично
Укс пожал плечами: считал шансы, старался, время было.
Вечером дохромал до знакомой прибрежной секвойи, сел на костыль. Пошаркал пяткой по земле — расписывать расчеты сучком на вытоптанной земле было не особо удобно, но что делать, раз бумаги нет, и не будет. Смотрел на график: вроде бы все правильно, ошибка возможна из-за неточности наблюдений. А откуда точность, когда оптики нет, срок отслеживания линз невелик, все данные предположительные? Надежда на Интуицию, а Логос эту латинскую девицу считает гулящей и ветреной, причем, вполне обоснованно.
Шаги по мягкой земле почти неслышны, ну, если их специально не подчеркивать. Так оно и бывает: стоит задуматься об одной девице, как вторая немедля уже тут как тут. Пилот успел без суеты затереть график.
Вышла из-за ствола — в полутьме фигура кажется еще легче и миниатюрнее, прямо подросток лет пятнадцати. Тинэйджерка фривольная, как сказали бы в Старом мире. Брехня, конечно, иллюзия, игра теней. Из реального только трусишки ленточные на бедрах светлеют.
— Не помешала?
— Нет. Размышлял, но уже покончил с этим глупым развлечением.
Присела — не рядом, а напротив. Хорошая попытка — тени вечернего света, падающего сквозь высокие кроны секвой, скользят-играют на плечах и груди, дразнят и путают мысли. Волосы — сейчас чуть встрепанные — вольной челкой оттеняют глаза. Истинная и вечная борьба тени и блеска, заманчивости и лгущей простоты.
— Могу я спросить господина пилота?
— Почему же нет? У нас уйма времени.
— Да, аж до рассвета. Нам непременно нужно лететь?
— Странный вопрос. Мы почти всё там оставили. Уйма ценных вещей, включая мои штаны. Да и тебе чулки и прочее не помешало бы.
— Да, в чулках я интереснее, — признала воровка. — Но так ли необходимо именно сейчас и именно туда? Сожгут же запросто. Сами хорошо знаете. До подхода «Генриетты» осталось всего два-три дня. Может, вы меня в каком-то ином месте хорошенько проверите? В этом же цель полета?
— Мы проверяем себя каждый день, людям такое свойственно, — сказал Укс. — Так к чему делать исключения на завтра? Проверять себя — это и значит жить.
— Вы действительно учили философию? В настоящем университете?
— На «ты». Вечерней порой, в подобное время года и настроение, «ты» будет звучать гармоничнее, — пробурчал Укс.
— Хорошо. Ты действительно окончил университет? — воровка убрала со лба волосы.
Вот прямо сдохнуть и не встать — настолько естественное и дивно отточенное движение. И прическа сейчас иная, хотя различимо только очертание локонов, но ведь даже длина волос изменилась. Вот как это? Почему сидящая на корточках маленькая женщина кажется идеальной? Хоть в камне ее высекай и в Лувр ставь.