Шутки кончились. Книга стихов

Сидерос Дана

пармезан в помидорах.

Он пьёт только чистый виски,

спит исключительно сидя,

но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял с опахалом.

Друг мой сто

и

т.

Сдувает пылинки.

Всё в наилучшем виде.

Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.

Я временами ворчу, говорю: зачем тебе это?

Пользы-то от него никакой, зато по горло возни.

Друг молча смотрит.

В усталых глазах — острые блики света.

И что-то такое...

Такое...

Не могу объяснить.

сентябрь 2009

НОЧНЫЕ СТРАШИЛКИ. ФЁДОР

Фёдор живёт на свете четыре года.

Фёдор умеет читать, писать своё имя,

Греть себе суп, разводить от изжоги соду...

Фёдор берёт табуретку, включает воду.

Фёдор умеет мыть за собой посуду —

Он точно знает, что будет, если не вымыть.

Мама уходит вечером на работу,

Красит ресницы возле трюмо в прихожей.

Фёдор привык не плакать. Молчит, как в вату,

Даже когда она уходит в субботу,

Даже когда она приходит избитой.

Фёдор боится только ножей и ложек.

Их нужно драить, чистить и прятать сразу,

Нужно связать все ручки, закрыть все двери.

Главное, не оставить где-нибудь лаза:

Если забыть — оживают и в щели лезут;

Мама смотрела фёдоровы порезы,

Он ей рассказывал всё, но она не верит.

В детском саду дивятся: «Какой парнишка!

Умненький, аккуратненький, честный, кроткий».

Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!

Ах, полюбуйтесь, Федечка чистит чешки!

Фёдор, сжав челюсти, моет чужую чашку:

Чашки не нападают меньше, чем ротой.

сентябрь 2008

БЕСТСЕЛЛЕР

I.

«Ты уже не первый. И не второй...»

Ты уже не первый. И не второй.

Просто персонаж, проходной герой.

Боль твоя не скрутит моё нутро,

Смех не подарит радости.

Ты — боевичок, детектив, попсня.

Книги будут съедены, фильм отснят.

Что ты лезешь всюду, как тот сорняк?

Что тебе ответить? «Прости»? Прости.

Я сержусь на тебя, я беру перо,

Я тебе подкладываю перрон,

Вереницу свадеб и похорон

В зимнем далёком городе.

Ты, конечно, едешь — как быть, родня.

В коридоре пьют, а в купе бубнят.

Нынче вместо праздничного огня —

Тусклый, холодный, голый день.

Не сюжет — набросок, одна из проб,

Повод сдобрить текст, запасти острот.

Что стучишь зубами, родной? Продрог?

Так ведь январь, не май, поди.

Позвони... кому там в хандре звонят?

Погуляй, до поезда есть полдня.

Только ты — уставился на меня.

Сохнет в горле. Стынет в груди.

Ты сердит на меня, ты берёшь перо...

II. «У него в гараже склад оружия и амбар бит...»

У него в гараже склад оружия и амбар бит, но на случай проверки на счетах и в кармане пусто. У него жена — престарелая злобная барби с изводящей его неизменной повадкой пупса. И когда осенним ясным утром он застрелит её, достав, наконец, из-под плитки паркетной ствол, скажут, что правительство зомбирует население посредством телевидения и радиоволн.

Охнут: «Был же обычный служащий банка, каких масса», вздрогнут: «Он улыбался, когда его уводили в машину». На допросе он рявкнет, что просил на завтрак кусок мяса, а не лекцию о пагубном действии холестерина. Прибегут даже эти — в штатском. Почти с мольбой станут спрашивать, не было ли у него странных симптомов. Он поведает им, что жена была жутко дурна собой и совершенно, ну совсем не умела готовить.

Я могу подтвердить — не умела. Ведь я описывал и её: шесть страниц парфюма и трёпа — такая скука. Типажи картонны, но живы — читатель обычно на них клюёт. Да и много ли нужно для бульварного покетбука? Всё бы ладно, тираж, гонорар, запой, пустой кинозал... есть одна загвоздка. Вернее, их даже две. Он не стал дожидаться полиции, как я про него писал.