Сиам Майами

Ренек Моррис

— Вот видите!

— Но я была очень обижена. Я была в отчаянии.

— Ничего еще не потеряно.

— Зигги. — Она, не торопясь, допила сок. — Как любовник он для меня больше не существует. Все, точка. Я горжусь тем, что умею не мешаться под ногами.

От нее исходила действующая Зигги на нервы чувственная готовность. Он понимал, что в этом чертовом мире добрую половину женщин отличает та же особенность, и собирался воспользоваться ею в своих целях.

— Подпишите с нами контракт. Никогда не знаешь, что может произойти завтра.

В конце концов, мало кто из людей проявляет постоянство.

— Вы сами сказали, что я плохо пою.

— Вы поете достаточно хорошо, — соврал он. — Все, что вам нужно, — это выступления на публике как стимул для совершенствования.

— Прошу вас, Зигги, не эксплуатируйте мое честолюбие. — Она отвернулась. — Из-за вас я становлюсь совсем слабой.

— Простите меня. Но стоит вам почувствовать контакт с аудиторией — и дальше все будет зависеть от вас. — Он не стал распространяться на эту тему, так как боялся ее острого ума.

— Я не подпишу.

— Есть певицы, не наделенные и половиной вашего таланта, которые добиваются успеха. Самое главное — это ухватить свой шанс.

— Нет. — Она покачала головой. — Мне не хватает цепкости. При всех моих страданиях я ценю свой душевный комфорт.

— Все-таки подумайте! — умолял он. — Не надо с ходу отказываться.

— Меня не сжигает лютое честолюбие — я защищена от людей, стремящихся меня эксплуатировать. В этом мое преимущество. Но я завидую Сиам и все же не хотела бы оказаться в тюрьме по ее милости. — Она смотрела на Зигги прямым, все понимающим взглядом.

Он погладил ее руку. В его порыве не было чувственности. Просто он хотел убедить ее, что его деловое предложение стоит как следует обдумать.

— Я скажу Гарланду, что вы еще не приняли окончательного решения, но в конце концов обязательно согласитесь.

Она отняла у него руку, хотя его нахальство показалось ей забавным.

— Вы невозможный! — Далее последовала неожиданная уступка: — Если Твид позвонит, я отвечу, что обдумываю ваше предложение.

— Это все, что мне нужно. — Он встал, наклонился к ней и благодарно поцеловал в щеку. Она импульсивно обняла его за шею. Он увидел ее грудь, едва не потерял самообладания, но вовремя вспомнил о главном. — Который час?

Она взглянула на часы на противоположной стене.

— Десять тридцать.

— Мне пора.

Она игриво улыбнулась, озадаченная его неисчерпаемой энергией и покоренная ею. Обычно ей не нравились чересчур напористые мужчины, ибо она подозревала их в неумении любить. В Зигги же, несмотря на его внешнюю порывистость, присутствовала человечность, на которую она не могла не отреагировать. Он был до того уверен в ее влиянии на всесильного Твида, что ей становилось смешно. Одновременно она начинала гордиться собой и больше в себя верить. В тот момент, когда он взялся за дверную ручку, она налегла на него сзади всем телом и чмокнула на прощание в щеку.

— Я довольна вашим утренним посещением. Мне требовалось именно ваше общество.

От

прикосновения ее груди к своей спине Зигги запылал. Ее теплое лицо касалось его шеи. Он обернулся и оглядел ее обтянутое шелком тело с головы до ног. Однако не решился дотронуться до нее — это было бы непозволительным риском. Так он мог загубить наклевывавшуюся сделку. Главное было достигнуто: она обещала сказать Твиду, что поразмыслит. Большего ему пока и не требовалось. Как ни велико было сейчас его желание, потребность в сделке была еще больше.

— Спасибо за помощь, — сказал он ей. Выходя за дверь, он надеялся сохранить ее тепло, передавшееся ему.

Глава 20

Зигги знал, что летит к Твиду, как бабочка на свечу, однако внутреннее побуждение — он чувствовал, что это гордыня! — не давало ему остановиться. Он уже понимал, что нерешительный ответ Селесты вряд ли сможет ему помочь. Для Твида не существовало того, что не лежало в банковском сейфе. Теперь Зигги хотелось как можно быстрее покончить с этой встречей, так как он знал, что у него на руках нет козырей.

Он не рискнул лезть в автобус. Толкучка только усилила бы его пессимизм. Такси поблизости не оказалось, поэтому он отправился пешком. Ощущение собственной беспомощности при наличии такого богатого опыта было настоящей пыткой. Выходит, он так и не овладел ремеслом, которому посвятил жизнь! Если бы он продолжал заниматься стихосложением, то у него по крайней мере случались бы моменты глубокого личного удовлетворения. Он слепо шагал вперед, не различая встречных лиц, хотя кое-кто из прохожих оглядывался и смотрел ему вслед. Он не говорил сам с собой, но напряженное выражение его лица не могло остаться незамеченным.

Он вспомнил, как впервые повез сына на метро. Мальчик спросил, что написано на рекламных плакатах. Его заинтересовала надпись: «Чудесная, восхитительная, супербелая зубная паста!» Зигги ответил, что там написано, дескать, паста белая. Сын засмеялся. Отец был горд сыном. Между прочим, продолжал он; зубы чистит не паста, а щетка. Сына еще рано было посвящать в то, что люди, сочиняющие подобную ерунду, призванную его оболванивать, получают в три-четыре раза больше, чем учитель, который будет учить его грамоте. Хорошо, что дети не умеют читать между строк; потом становится уже поздно, и они незаметно погружаются в окружающую жизнь вместе со взрослыми.

Он все же окликнул такси и прибыл к конторе Твида на 15 минут раньше назначенного срока. Все окна здания, выходившие на Бродвей, были загорожены колоссальным рекламным панно.

— На четвертый, — сказал он лифтеру, который выглядел так, словно страдал несварением желудка.

— Вы — мистер Мотли?

— Он самый.

— Вас желает видеть диспетчер. Он отлучился на минутку за сигаретами.

— Я повидаю его на обратном пути.

— Я не могу вас поднять, пока вы с ним не поговорите.