Сибирская Вандея
Шрифт:
Комиссара вывели.
Губин остался один, надел пиджак, ссыпал золото в бидон и несколько минут сидел, не отрывая от бидона тусклых стариковских глаз… По крохам собирал, сна, отдыха решился, своим не давал, а он – табуреткой!.. Это что ж за люди, сволота такая?! Не бог их лепил – дьявол… Золото ить… Золото!
В первый раз вожак восстания ощутил что-то вроде страха, вперемежку с недоумением. Неужто и впрямь рушится мир, низвергаются идолы, которым испокон веков поклонялись люди? Что делать? Вот и
Шубин. Василий Павлович Шубин. Крестьянин, русский солдат, советский военком, большевик-ленинец. Прошел ты сквозь бури и грозы эпохи рядовым бойцом, гибель твою не отметила эпоха некрологом и память о тебе не украсила посмертным орденом…
Шубина везли в телеге за околицу села в паре с незнакомым коммунистом из села Вандакурово. Тот был тоже избит и еле передвигал ноги. Василий Павлович старался поддерживать товарища хотя бы плечом: руки обоих были связаны.
– Потерпи, браток, еще малость. Сейчас все кончится. Потерпи, немного уж, недолго… Тебе денег давали?
Вандакуровец утвердительно покачал головой.
– Не принял, значит? Хорошо, браток, очень хорошо!.. Ты смерти не бойся – все равно ведь когда-нибудь.
Цыган согнал пленников с телеги:
– А ну, шагай! Таскать вас не перетаскать!
Их поставили рядом с дорогой, в низкорослом березняке.
Рябой парень воровато огляделся, мгновенно вскинул к плечу двустволку-обрез и спустил курок… Вандакуровец упал в траву. Парень щелкнул вторым курком, но цыган вырвал ружье, прошипел:
– Ты что творишь, лярва? Забыл, как велено? – И, хакнув, словно работая вилами, ударил комиссара штыком в предплечье…
– Вота!.. Этак!
Снова насквозь проткнул тело. Под ключицей.
– Зачем ты?… – простонал Шубин. – Бей против сердца…
– Не учи, коммуна! Сам знаю, куда! Велено пороть штыком, пока не войдешь в согласье…
И начал наносить короткие отрывистые удары в плечи, в руки, в ноги, между ребер…
– Зря стараешься, холуй бандитский… – сквозь стоны выдохнул Василий Павлович.
– А поглядим…
Цыган смахнул пот со лба.
– Запарился я с тобой, коммунист. Покурить охота.
Рябой парень уже стащил сапоги с застреленного вандакуровского партийца и, присев на пенек, переобувался…
Солнце уже клонилось к закату, и тени стали длинными, когда по дороге затарахтела телега. Ехала с полей колыванская девчонка Вихорева.
Вдруг конь всхрапнул и метнулся к обочине. Девочка спрыгнула с телеги, привязала карьку к деревцу и прислушалась. Слабый, еле слышный стон донесся из березняка. Она пошла в заросли и остановилась, оцепенела.
Шубин узнал Вихореву.
– Воды… Скорее… Жене скажи!
Девочка бросилась к лошади и, настегивая, помчалась к селу, но на бандитской заставе в телегу с ходу прыгнул волосатый человек. Перехватил вожжи.
– Чевой-то разогналась?
Девочка заплакала.
– Пусти, дяденька!.. Тамотка дядя Вася… Шубин…
– Иде?!
– На оешинском свертке… В канавке…
Волосатый ощерился.
– Ишь, живучий!
Смахнул девочку на дорогу, повернул оглобли и ожег лошадь кнутом.
Найдя хрипевшего комиссара, волосатый удивленно вскинул брови:
– И впрямь – живой!.. Не торопкий ты помирать, Шубин… Так и быть, подмогну!
Комиссар не открывал глаза и судорожно скреб пальцами землю… Волосатый шагнул в заросли, достал из кармана штанов нож, облюбовал молоденькую березку и долго, аккуратно ломал и выстругивал дубину. А когда дубина была готова, занес ее над головой комиссара…
Двадцать восемь штыковых ран оказалось на теле Шубина. Двадцать восемь…
С речной стороны Колывань была опоясана двойной линией обороны. Окопы – в полный профиль, но без колючей проволоки: выяснилось, что баржонку с мукой и проволокой, приютившуюся у хитрой избушки на речке Чаус, утащил накануне в Дубровино какой-то предприимчивый катерный капитанишка.
В окопах переднего края копошились мобилизованные: бабы, девки, подростки. Долбили заступами сухую землю.
По брустверу расхаживали цыганские парни с кнутами за поясом, зубоскалили, заигрывали с бабами. Те отбрехивались:
– Чтоб вам ни дна, ни покрышки! Навязались нечистики на нашу шею!..
Вторую линию занимали самсоновцы. Лихая банда, привыкшая к молниеносной сабельной рубке, к стремительным налетам и не менее стремительным отходам, не признавала окопной позиционной войны, но есаул, сам работая шанцевой лопаткой вместе со всеми, пригрозил расправой. Бандиты знали, что есаул на ветер слов не бросает, и копали.
В низкорослом березняке стояли заседланные кони.
Новый «главком» фельдфебель Начаров не выходил на вторую линию. Браво расхаживал по переднему краю.
– Ходи веселей! Наляжь, мужики! Наддай, бабы, девки! – и сыпал раешником для пущего ободрения: – Идешь в бой – держи хвост трубой!.. Коммунары-шпаны, на траех одни штаны, через день обедают, пить на речку бегают!.. Жми на лопаты – завтра будем жить богато!.. Коммунарски бабы модны, по три дня сидят голодны!..
Но веселая фельдфебельская агитация не доходила. Бабы провожали «главкома» злобными взглядами, перешептывались:
– Навовсе свихнулся, чучело!..
Начаров уличил двух девок в нерадивости. Поочередно вытянул плетью. Девки взвыли жуткими голосами: