Сибирский папа
Шрифт:
– Конечно! – заботливо и сердечно воскликнул Кащей, как-то преувеличенно широко обнимая меня, словно напоказ.
Кому тут и что можно показывать? Трем молодым музыкантам из нашего автобуса – с моего несостоявшегося дня рожденья, которые, встретив знакомого, так и не вошли в здание театра, стояли, курили уже по третьей сигарете, хохотали, чуть не падая на землю. Ну конечно, жизнь ведь продолжается. Какое им дело до того, что произошло. Каждую минуту в мире умирает много людей. Пока это не коснется тебя самого, это нереально. Но можно было бы, по крайней
– Пойдемте, пойдемте ко мне в номер! – Кащей сжал мое плечо. – Я же его еще не сдал!
– Давай мы сначала покормим Йорика, – негромко сказала я.
Почему-то мне так не хотелось идти к нему в номер… Я понимала, что в присутствии моего брата Кащей не станет продолжать то, на чем мы остановились вчера. А мне совсем не хотелось снова оказываться в той точке, из которой я сбежала. Да, я думала, что… Мало ли что я думала! Всё изменилось!
– Мария… У тебя есть близкий человек, это я… – искренне и негромко сказал Кащей. – Всё, что тебе нужно, я сделаю, понимаешь?
– Сейчас нужно Йорика покормить, – повторила я.
Когда он так говорит, у меня в душе снова всё открывается навстречу ему. Хорошо, что он понимает, что в такой момент вести себя надо спокойно и сдержанно.
– Конечно, пойдем. Вон кафе. Подойдет?
Я кивнула, держа Йорика за руку.
– У тебя впереди очень непростое время… – продолжал Кащей. – Все эти заботы с имуществом… Это конечно, такой ужас, такой ужас… Такая на тебя нагрузка…
– С каким имуществом? – не поняла я.
– Ну как… Там… все дома, квартиры, бизнес отца… Ты же единственная наследница, правда? Ну и брат, конечно, но он малолетний… У его жены ведь других детей нет? Ну вот, значит, всё на тебя… все проблемы…
– Нет, Володя! Я от всего отказалась! – махнула я рукой.
– Я не понял. – Кащей остановился и обеими руками взял меня за плечи. – Отказалась? Что ты имеешь в виду?
В этот момент мне снова позвонил папа.
– Маня, я взял билет, я уже еду в такси до вокзала, потом на электричке в аэропорт. Самолет через два часа, но я надеюсь успеть. Если нет, полечу следующим рейсом. Так можно, Валя узнала.
– Хорошо.
Я правда обрадовалась, что приедет папа. Хотя я и не знаю, зачем он здесь. Ведь есть Кащей, он поможет… А в чем мне помогать? Во всем. Я пока не знаю, что делать, куда бросаться… Что делать с Йориком… Ничего пока не понимаю.
Мы сели в кафе. На некоторое время отступившая боль снова вернулась. Мне стало как-то нехорошо, душно, застучало в голове. Нет, у меня это не укладывается в сознании. Так не может быть. Несколько часов назад, отец, живой, веселый, полный сил, здоровья, смешливый, добрый, самый лучший, самый любящий, был со мной. Я только что его нашла. Для чего? Чтобы тут же потерять? Но у меня есть родители. А Йорик? Его на самом деле отправят в какой-то детский дом? Что говорили эти друзья отца? И почему они так странно себя вели со мной? Так недобро? Может быть, у них просто тоже был шок?
Неожиданно я вспомнила, как вчера Николай, художник,
Кащей бросил в чашку крепкого кофе с густой пенкой подряд три крохотных кусочка сахара, быстро размешал, так что брызги разлетелись, испачкав мою толстовку, в которой сейчас сидел, глядя куда-то в сторону, где ничего не было, Йорик.
«Объявили посадку. Ты где? С кем? С этим?»
Я выключила экран, на котором повисло сообщение Гены. Он ведь ничего не знает. Он продолжает играть со мной в Ромео и Джульетту. Которые вовремя не умерли, а превратились в других героев Шекспира, страдающих от любви и ревности… Я и раньше не хотела в это играть. А уж теперь…
Сама не знаю зачем, я быстро написала:
«У меня погиб отец. Только что». Отослала сообщение. Тут же пожалела – зачем это Гене? – и удалила его. Но Гена видимо успел прочитать.
«?» «Не понял» «Что это значит?»
Я ничего не отвечала. Мне отчего-то неприятно было переписываться на эту тему. Есть возможность услышать голос близкого тебе человека – которого ты считаешь близким. А человек пишет и пишет. Что это? Поза? Болезнь, поразившая нас всех – мое поколение? Какой-то странный вирус безмолвия? Ведь мы так плохо и трудно говорим. Есть среди нас болтуны, но их единицы, и их так же не любят, как, наверное, не любили в тех обществах, где люди разговаривали между собой. А мы – переписываемся. Это проще. Ты спрятан. Никто не видит твоего лица, не слышит твоего голоса, интонации. Легче скрывать, легче врать, легче играть, притворяться… А какие еще причины, чтобы не хотеть разговаривать? А я, почему так часто я сама пишу, а не говорю? По той же причине? Я тоже всё время вру? Всем вообще…
– Ты бледная… Тебе больно? О чем думаешь? – склонился ко мне через стол Кащей и взял за руку.
– О том, что мы все очень неискренние, – ответила я и осторожно высвободила свою ладонь.
Кащей нахмурился. Потом поискал что-то в телефоне, включил запись:
– Послушай.
Раздалась какая-то фортепианная мелодия, довольно невнятная. Я взглянула на Кащея, он покачивал головой, постукивал пальцами об стол, как будто слышал какой-то ритм, которого на самом деле не было.
– Как тебе?
Я пожала плечами.
– Не нравится?! – Он неожиданно так высоко это воскликнул, срывающимся голосом, что даже Йорик, совсем отключившийся от нас и начавший клевать носом, поднял голову.
– Я не знаю…
Он хмыкнул со значением.
– Это твоя, что ли, музыка? – догадалась я. – Ты сочиняешь музыку?
– Да, Мария, да. – Кащей так трагически это сказал, так загадочно!
Если бы это было вчера, я бы смеялась, подкусывала бы его. Но сейчас мне было совершенно всё равно. Несопоставимые величины.