Сибирский папа

Терентьева Наталия

Мы доехали с Йориком до Веселово, которое оказалось совершенно неинтересным поселком, сквозь который шла дорога. Дома старые, новые, серо-голубые пятиэтажки, много частных домов, одно-двухэтажных, всё построено как-то вразнобой, беспорядочно, то пусто то густо, много заброшенного, много убогого, ничего особенно веселого… Мы объехали поселок кругом, и я решила возвращаться. Надо определиться с Кащеем, который отправлял мне раз в десять минут вопросительные знаки, молча, ничего больше не говоря.

Гена посылал удивленных и плачущих лисят, но я не знала, что ему ответить. Потом все-таки написала: «Геник, я остаюсь на некоторое время у своего отца», просто, чтобы он

успокоился и улетел вместе со всеми. Гена человек импульсивный, мало ли на что способен.

Бывают такие удивительные дни, когда словно кто-то или что-то показывает тебе привычные вещи с другой, совершенно неожиданной стороны. Я ехала за рулем своей собственной, роскошной машины по земле, на которой мой отец – мой родной отец, на которого я так похожа! – был, конечно, не единственным хозяином, но… кем-то очень важным. Все привычные трудности жизни для него не существуют. Звонок – и все решено. Как будто действуют какие-то другие законы, о действии которых я только догадываюсь – и осуждаю заочно.

На экране телефона пару раз высвечивались сообщения от родителей, которые продолжали волноваться и спрашивать, не обиделась ли я на них за что-то, раз не прилетела. Не знаю даже, что им и сказать. Наверное, обиделась. Потому что Вадик просто потакал моей маме, а мама почему-то всё решила за всех – за меня, за отца… И у них почему-то нет своих детей, то есть общих детей. Как-то мне эта очевидная мысль никогда не приходила в голову. А почему – нет? Потому что они себя любят больше всего на свете – свой прекрасный симбиоз, свой мозг, свою любовь?

– Ой… – Йорик вовремя подал звуковой сигнал, потому что я, задумавшись, не заметила лежащее на обочине дерево, сильно выпирающее на дорогу. Мне пришлось резко вильнуть в сторону.

На экране телефона появилось лицо Марины, молодой женщины с красными волосами, которая помогала Кащею нас расселять и сидела рядом с ним в самолете.

– Маш, привет! О-о-о… Ты за рулем?

– Да, привет.

– Ясненько… Круто…

Марина говорила приветливо, но я видела, как она напряженно смотрит на меня, изо всех сил пытаясь улыбаться. И, главное, режим видеозвонка не выключишь. Зачем так звонить, спрашивается? Фантасты двадцатого века так мечтали о волшебном способе коммуникации, когда ты не только слышишь голос, но и видишь лицо человека, с которым ты говоришь. И даже не догадывались, что это почти всегда крайне неудобно. Человек видит то, что совершенно необязательно ему видеть и знать. Например, как выглядит салон роскошнейшей машины, за рулем которой я сижу. И еще фантасты не знали, что люди перестанут звонить друг другу. Сейчас можно не спрашивать – сколько тебе лет. Если ты пользуешься телефоном для звонка друзьям или знакомым (не маме с папой!) – тебе больше двадцати пяти лет. Никто из моих сверстников друг другу не звонит. Если мне хочется поговорить со своей однокурсницей, я буду писать или наговаривать голосовые сообщения. И она мне будет отвечать так же. Если кто-то говорит слишком долго, скажем, пять минут, то ты слушаешь это на ускоренной перемотке – и голос звучит, как в мультике. Ты ловишь суть и всё.

– Маш, ты точно не летишь с нами? Володя так сказал.

– Не лечу.

– А билет?

– Пропадет.

– Тебе помочь его сдать?

Я в нерешительности помолчала. Так любезно предлагает помощь…

– Нет, спасибо. Я сама попытаюсь его сдать.

– Хорошо. А ты случайно не знаешь, где Володя? Он куда-то ушел после завтрака и не возвращался. Сообщения не читает.

Я хмыкнула про себя. А мне семнадцать вопросительных знаков зато послал.

Но ведь я на самом деле не знаю, где он находится. Выбирает смокинг?

– Нет, не знаю. Он хотел приехать на празднование моего дня рождения. Я так поняла, что он остается.

– А, кстати, у тебя же день рождения! Поздравляю тебя, зайчонок! Расти, становись женщиной! Любимой женщиной…

Интересно как-то Марина это сказала… С особой интонацией. Если бы мне утром не позвонила Анжела, я бы подумала, что Марина имеет какое-то отношение к Кащею. Если, конечно, это не она «Др»… На мое счастье – мне совсем не хотелось говорить дальше с этой непонятной мне Мариной – связь стала плохой и прервалась.

– Почему ты делаешь вот так? – Йорик показал, как я закусила губу.

– Почему…

Потому что неожиданно два выпавших кусочка пазла встали на свои места. Резко, разом. Просто сами совместились в голове.

Пышногрудая невысокая Марина, постоянно маячащая рядом с Кащеем, молча, на вид равнодушно слушающая все его разговоры, наблюдающая, как он пристает и пристает ко мне. Именно с ней он сидел в электричке, которая везла нас в аэропорт. Именно с ней разговаривал через проход в самолете, я видела отлично, как она дает ему какие-то бумаги. Именно она бегала по коридорам, сдувая красную челку, быстро перебирая полными ногами в туго обтягивающих синих брючках, когда мы селились. Заглянула ко мне в одноместный номер, подмигнула мне, просто так, ничего не сказала. И всё остальное время толклась рядом с Кащеем. Так по делу же, она же помогает ему вроде… Нет, я не ревную Кащея, с чего бы мне его ревновать…

Йорик что-то мне рассказывал, я пыталась слушать и одновременно внимательно смотреть на дорогу.

Марина, Марина… Голова услужливо стала доставать из каких-то закромов неожиданные эпизоды.

Вот она стоит в аэропорту рядом с Кащеем. Он издалека делает мне знаки, чтобы я шла к нему или еще что-то, я не понимаю, что он хочет, а она поглаживает его по руке, словно прося успокоиться… Я тогда вроде не обратила на это внимание, а в память, значит, впечаталось.

Вот мы идем после конференции по улице, к тому парку, в котором потом произошли все бурные события. Я оглядываюсь, ища Кащея, а он идет с Мариной, она хохочет, теребит красные прядки волос, и ее большая белая грудь, которую она обычно открывает до последнего предела, за которым остается только зажмуриться, колышется, колышется, в такт ее тяжеловатым шагам.

Марина – толстая, с короткими ногами, но любит носить обтягивающие брюки. Это некрасиво, но это – вызов. «Да, я такая. Смотрите и удивляйтесь! Я не хочу меняться. Я люблю свое тело, потому что оно мое». Или потому что его любит кто-то другой. Кто-то любит это тело, неправильное, несовершенное, постоянно предлагающее себя. Любит или просто пользуется этим телом для удовольствия…

Значит, Марина – это «Др». «Другая». Или «друг». Да, друг. Ведь Кащей часто говорит о каком-то друге… «Мне друг сказал…» «Мне друг посоветовал…» «Я тогда жил у друга…» Почему-то я всегда думала, что это мужчина. А почему, собственно?

А Анжела тогда – олененок с длинными ножками. Я видела ее фото. И в жизни помню ее красивые и на самом деле нереально длинные ноги. Очень широкую улыбку, скорее всего искусственную, потому что Анжела улыбается всегда одинаково, а так не может быть. Тогда Анжела это «ЛД». Любимая девушка? Просится расшифровать именно так. Что, спросить его? Только он ничего не скажет. А вот и он, тут как тут.

Кащей позвонил ровно в ту минуту, когда я решила – спрошу, не собираюсь ломать голову над такой странной задачкой с двумя неизвестными.