Сибирский папа
Шрифт:
– Нет, конечно, – засмеялась мама. – Ты что? О чем жалеть?
Сергеев улыбнулся через силу (я это отлично видела) и проговорил:
– У нас выросла отличная дочь.
– Выросла, Сергеев. И ты не сможешь ее испортить.
Он долго-долго смотрел на маму, крепко сжав губы, как будто боялся, что если откроет рот, то скажет что-то очень плохое. Но он сказал наконец:
– Будем пить за нашу встречу?
– Ага, – кивнула мама, – непременно, но по отдельности. – Она слегка махнула мне рукой. – Пошли, Маня.
– Значит, ты приехала меня хоронить… –
– Ага, – повторила мама с какой-то непонятной интонацией. – Господи, как же хорошо, что я от тебя сбежала.
– Объясни дочери, почему, а то она не знает, – ухмыльнулся Сергеев.
– Не думаю, что тебе будет приятно это услышать. И ей тоже. Сбежала и сбежала. Была такая несерьезная. Устраивает?
– Нет. Девятнадцать лет прошло. Скажи, наконец. Я девятнадцать лет жду ответа – почему?
Мама пожала плечами. Потом засмеялась. Потом перестала смеяться, оглянулась на Вадика, который по-прежнему сидел на бортике, но теперь отодвинулся и еще перевернулся в другую сторону, чтобы не подглядывать и не подслушивать. Мама посмотрела на меня.
– Понимаешь, Сергеев… – начала она и опять стала смеяться.
Я видела, что мама смеется вовсе не оттого, что ей в голову пришла какая-то смешная мысль. Просто она не знает, что сказать. А у мамы есть такое приятное свойство – когда она в растерянности, она улыбается или даже посмеивается, вот как сейчас.
– Ну, ну, говори… – так же весело стал подзадоривать ее он.
Мама покачала головой.
– Я, кстати, не на похороны приехала.
– А что, на экскурсию?
– Я приехала подержать Машу за локоть, которая была в ужасе и отчаянии. А я похоронила тебя много лет назад.
– Спасибо. Очень приятно.
– Да не за что, – пожала мама плечами и улыбнулась. – Ты – моя ошибка. Возможно, эту ошибку надо было сделать, чтобы родилась Маша, вот такая, какая она есть. Мир парадоксален.
– Я помню, что ты женщина-биофизик, – кивнул Сергеев.
– А я помню, что ты прохиндей, Сергеев. Всегда был и есть.
– И поэтому у меня есть вот это всё? – Он обвел вокруг себя руками, широко, как будто ему принадлежал не только огромный забор и всё за ним, но и весь мир вокруг.
– Ага, именно поэтому. Не был бы прохиндеем, тебе бы принадлежало мое и Машино сердце.
Сергеев улыбнулся. Наверное, мама тоже когда-то купилась на эту улыбку, тем более, он тогда был моложе и еще симпатичнее.
– Хорошо, – вдруг легко сказала мама. – Ты помнишь, чем ты занимался, когда я забеременела? Сказать Маше?
– Не надо, – так же легко ответил Сергеев. – Это неинтересно.
– Конечно. И мерзко. Но принесло тебе первые большие деньги.
– Ты же говорил, что ты… – Я не стала продолжать, потому что меня никто и не слушал.
Сергеев во все глаза смотрел на маму.
– Ты не хочешь сказать, что ты ушла из-за того, что я…
– Я очень кстати встретила Вадима. «Ты потерял любо-овь», – вдруг пропела
Сергеев покачал головой.
– Я понял. Точнее… Подожди… Мне в принципе по барабану, давно уже… – Он махнул рукой, повернулся, пошел к воротам, вернулся, подошел ближе к маме. – То есть, давай так…
– Сергеев!.. – отмахнулась мама. – Ничего не давай. Я очень рада, что так всё вышло – и тогда, и теперь. И Мане ничего не надо объяснять, она всё сама увидела.
Я смотрела во все глаза на своих отца с матерью, на папу, сидящего поодаль. Мне кажется, я через какое-то время всё пойму, всё уложится в понятную, нормальную картину, схему…
Нет, не уложится. Жизнь сложнее самой сложной схемы и даже микросхемы. Потому что она имеет волновую природу. Потому что она движется любовью, а законы любви никто не сумел понять, они непостижимы. Но всё равно, я что-то пойму, чего не понимала до сих пор. Когда мы уедем отсюда, где живет такой прекрасный и такой отвратительный Сергеев, от которого я когда-то родилась. Когда я проснусь в своей комнате и услышу обычные звуки нашей жизни – мама напевает, Вадик что-то негромко говорит, шутит, воспитывает кота, ставит ему в пример Рыжика, который живет для людей, в отличие от Антипа, который живет для себя… Животные ему на свой лад что-то отвечают – папа единственный в семье, с кем животные разговаривают. Меня любят, с папой разговаривают, маму уважают и побаиваются…
Мои размышления прервал звук сообщения. Мне писал Гена, спрашивал настойчиво и беспомощно: «Ты где?», причем уже не в первый раз. Что ответить человеку, которого я не люблю и который, по всей видимости, очень сильно влюблен в меня? Что я до вчерашнего дня была влюблена в другого, потом в нем разочаровалась, но это не значит, что я полюбила Гену. Нет, просто мое сердце свободно, и я жду своего человека, с которым мне будет легко и весело, и я буду напевать с утра задорные частушки, и смеяться, и заниматься любимым делом, и бегать вместе с ним по утрам в одинаковых шапках, и растить детей. Ведь Гене надо честно сказать об этом? Или все еще может измениться? И я разгляжу в нем что-то, чего не видела раньше? Надо попробовать спеть ему мамину частушку про любовь, переведенную другому мальчику. А зачем? Жестоко и глупо. Наверное, у меня в голове сейчас всё еще не на своих местах. Слишком много всего произошло только за одно сегодняшнее утро.
Тут же написал и Кащей. Иногда мне кажется, что они с Геной живут где-то рядом в виртуальном пространстве, потому что часто пишут один за другим. Кащей писал четко: «Мария, я скучаю!», сопроводив это большим стучащим сердцем.
«Володя, разберись, пожалуйста, со своими женщинами», – быстро ответила я. Я видела, что он что-то пишет, первая строка была видна на экране: «Не стоит со мной ссор…», но больше не открывала сообщений. И не буду открывать.