Сибиряки
Шрифт:
Но вот все обойдено, со всеми попрощался — пора ехать. Лешка зашел опять в диспетчерскую.
— Впишите меня в путевку. На попутную.
— Зачем же на попутную, Леша? Сейчас пикап подойдет с заправки, отвезет тебя в Заярск, к пароходу.
— Нет, правда? — Лешка сорвался с места, выбежал на тракт.
Пикапа еще не было. Мимо Лешки бесконечным шумным потоком шли на север машины. Шли трехтонные ЗИСы и тяжелые ЯГи, десятитонные полуприцепы и ветхие старенькие полуторки, неся на себе тугие мучные кули, огромные ящики, длинные стальные полосы, швеллеры и двутавры. Шли, упрямо
А вот и пикап. Вывернулся из-за угла автопунктовского забора, бойко подкатил к самому Лешке. Но что это? За рулем — Таня Косова. Открыла дверцу, приветливо улыбается Лешке.
— А Маша?
— Отъездилась твоя Маша. Теперь я за нее. Вот «корочки» получила…
— А она где? — скис Лешка, даже не взглянув на новенькое водительское удостоверение.
— Да ты не влюбился ли в нее, парень? Где, где? В Иркутск едет Маша, с тобой и поедет.
— Нет, правда? Вот здорово! — обрадовался Лешка. — Тогда я в кузовок, а она пускай в кабину садится, — и Лешка забросил мешок, полез в кузов.
— Леша, постой! — позвала Таня. — Ты со мной садись, а ей и там не скучно будет. Ты же любишь в кабине?
Лешка заартачился. Никто еще так не учил его понимать машину, а тем более управлять ею, как Маша. Что же он, в кузове ее заставит трястись за это?
— Погоди, Леша!..
— Чего?
— Маше с мужем там еще веселей будет, а ты в кабину садись.
— С каким мужем?
— С инженером. С Евгением Павловичем.
Лешкины веснушчатые глаза потускнели. Только сейчас понял он, что не зря посмеивались над Машей в гараже люди, называя ее «инженершей». А он-то, Лешка, еще заступался за нее, болтом грозил запустить в обидчиков.
Лешка вытащил из кузова свой «багаж», сел в кабину. Пришли Маша и Житов, сразу же забрались в кузов, и пикап тронулся. В последний раз промелькнули немудрящие хребтовские постройки, гаражи, где Лешка слесарил все это лето, последний разъезд — и вот уже одинокий грязно-белый тракт пополз в гору.
Под Лешкиной ногой мешок. В мешке загадочный сверток — подарок слесарей и водителей. Лешка чувствует его своими икрами. Поглядеть бы! Не вытерпел, достал из мешка сверток.
— Что это у тебя, Леша?
— Хе! А я знаю?
Таня ласково косится на Лешкино озабоченное лицо, улыбается, глядя, как тот зубами развязывает узел.
— А может, потерпел бы? Дома поглядишь.
Лешка сообразил: знает Таня, что за подарок. Спросить?
— А ты скажи, что в нем?
— Не знаю, Леша. Я ведь так.
Лешка развязал узел, осторожно развернул бумагу, И опять бумажные свертки, коробочки, свертки. Развернул первый — сахар. Второй — румяные пирожки. Третий — конфеты в бумажках. И перочинный ножичек, и самописка, и ватрушки… А в этой коробочке? Настоящие духи! Вот он, маме подарочек!
У Лешки сперло дух. Посмотрел на Таню, а та хоть бы глазом скосила: смотрит на тракт и не шелохнется. Но и сбоку Лешке виден ее прищуренный карий глаз, улыбчивый, хитроватый.
На пароходе Лешка наотрез отказался ехать в одной каюте с Машей и
— Ну чего ты, Лешенька, меня мучаешь? — с тоской в голосе спросила Маша. — Ведь Евгений Палыч муж мне, а ты… а ты мой друг. Ну, глупенький.
Лешка молчал.
Секретарь перебирала в руках обычную служебную почту — и обмерла: извещение Гордееву о геройской смерти его старшего сына. Бедный старик! И без того измотался с генераторами… Положить на стол в кабинете? А что как не выдержит, помочь не успеют?.. Отнести, отдать при людях?
И, схватив зловещую открытку, отправилась в мастерские.
Гордеев оказался в приспособленном из-под складов газогенераторном цехе. Вчера, говорят, до ночи просидел с рабочими, не ладилось что-то, сегодня с утра тут же. Из цеха доносились грохот машин и жести, тяжелые и дробные удары молотков и киянок. Гордеев, стоя у валков и стараясь перекричать шумы, размахивал рукой, что-то объясняя окружившим его рабочим. Секретарша переждала, когда он наконец перестал кричать и повернул к ней свое худое лицо, поднял брови:
— Ко мне?
— Письмо вам, Игорь Владимирович.
Десять рук подхватили протянутую секретаршей открытку.
— Что же вы, давайте, давайте! — заторопил Гордеев рабочего в замасленном брезентовом фартуке, видя, что тот как-то странно вертит ее в руках, не решаясь передать дальше.
— Это мне, Игорь Владимирович. — И рабочий поспешно обернулся к секретарше, закричал — Что вы человека путаете! Мне это письмо! Мне! Понятно?! — И вытолкал за дверь не успевшую опомниться секретаршу.
Заканчивалась сборка первой в Иркутске опытной газогенераторной установки. В огромном помещении нового газогенераторного цеха сегодня было особенно шумно и людно. Лязг вальцов и шипенье сварочных резаков, скрежет механических пил и гудение электромоторов едва заглушали крики и споры людей. Волнение достигло предела, когда из груды металла, цилиндров и труб, скоб и жестянок вырос бункер грубой очистки — отливающий черным лаком красавец.
— Полсамовара есть, братцы!
— Будет чаек водителям!
— Принимай продукцию, автосборка!
Под крики «ура» рабочие взвалили первенца на плечи, понесли на главную линию сборки. А на освободившейся площадке уже идет новая сборка: бункера тонкой очистки.
Только к вечеру были наконец собраны последние узлы сложной газогенераторной установки и перенесены в автосборочный цех. Монтаж «самовара» на автомобиль и испытание его отложили на утро.
Весь день Гордеев не отходил от сборщиков: бегал от поста к посту, негодовал на ошибки и радовался удачам, выхватывал из рук зазевавшегося слесаря ключ и сам затягивал гайки, спорил, доказывал, возмущался и вместе со всеми кричал «ура», когда понесли первый бункер. Только за воротами мастерских Гордеев почувствовал, что устал, а домой уже едва дотащился.