Сицилиец

Белова Юля

— Возьми у папы.

— Я с ним поссорилась из-за тебя. Дай номер Марко.

— Отстань, Инга.

Отстань.

12. Туда мне точно не надо!

Утром просыпаюсь голодная. В общем-то чувствую себя, можно сказать, неплохо. Надеюсь, худшее уже позади. В груди ноет, но уже не хочется только лежать и беззвучно рыдать. Да и чего рыдать? Я себе сказала, что это не моего поля ягода? Сказала. Убедилась, что так оно и есть? Убедилась. Ну вот, значит я мудрая женщина. Круто. Всё, никаких страданий, никаких Марко — только работа. Работа и ещё раз работа. Сказать,

конечно, легко, ну вот и посмотрим, что получится. Накидываю большущий банный халат — я в нём как в доспехах — и иду на кухню. Плевать на трагедии. Я человек с вырванным сердцем.

Окно открыто, солнце, пахнет цветами, жара ещё не началась. За окном сад, занавески легко развиваются, кондиционер выключен. По баночке с алтайским мёдом ползает оса. А жизнь, оказывается, мне нравится. Особенно, когда есть свежий кофе. Что тут можно съесть? Пока жарится омлет, ем сыр, ветчину. Ну-ка иди сюда, йогурт.

О! Паштет! Фуа гра в шампанском. Класс! Дома всегда есть что-то вкусное. Отец привозит и друзья его многочисленные — итальянцы, французы, испанцы и представители всех остальных винных наций. Набиваю рот — вкусно. Обычно, конечно, так плотно я не завтракаю, но и к итальянскому завтраку за шесть лет учёбы не привыкла.

Итальянская классика — сладкая булка, круассан, а потом глоток эспрессо. Для особо изнеженных — капучино. А учитывая, что на сладости я стараюсь не налегать, приходится либо до обеда жить на кофе, либо самой готовить. Ну как готовить? Йогурт, фрукты, овсянка. Если буду есть булки быстро растолстею и прощай сексуальная субтильность, недосягаемая красота и… А может мне растолстеть, правда? И жизнь станет проще. Я набиваю рот. Или сложнее.

— Лиза! — отец заходит на кухню. Смотрит испытующе. Видок у меня тот ещё — нечёсаная, немытая, помятая, опухшая, круги под глазами, с полным ртом.

— Привет, пап.

— Приве-ет, — он немного тянет букву «е». — Ну ты как? Аппетит есть — это хорошо, а то я волновался.

Ага, верю. Волновался ты. С твоим ритмом, сумасшедшей работой, с проблемами этими дурацкими ты уже через пять минут забыл обо мне. Да я не парюсь, всё нормально.

— Всё отлично, не волнуйся. Сейчас умоюсь и буду в строю. Готова к труду и обороне.

— Это хорошо.

— Надеюсь, что загрузишь меня работой. Любой, можешь даже чёрной — так руки чешутся. Я снимаю крышку со сковороды — беру её без прихватки и тут же бросаю. Горячая. Машу рукой, озираюсь, ищу чем за неё взяться. Омлет уже подгорает.

Отец хмыкает.

— Ладно, ты завтракай, а потом зайди ко мне в кабинет, пожалуйста. Только не тяни — мне скоро на работу ехать.

Зайду-зайду, но только поем хорошенько, а потом зайду.

— В смысле, умоешься потом, сначала поговорим.

— Да, через пять минут буду.

Быстро проглатываю гору еды и иду в кабинет. Могла бы ещё что-нибудь съесть, но ладно, надо уметь вовремя остановиться. Отец разговаривает по телефону:

— Да, ну а что ещё сделать? Продам десять процентов. Понимаю, что безумие, ну вот ты мне скажи, что делать… Да я звонил… И ему тоже… Ну

не знает он, кто это всё мутит и сделать ничего пока не может, а время не на нас работает. Я думаю, что риск потерять всё значительно серьёзней продажи десяти процентов.

Он сидит за своим огромным столом, откинувшись на спинку кресла. Здесь каждая бумажка знает своё место. Мне кажется, у него болезненная склонность к порядку. Как это называется, мизофобия? Как-то так вроде. Я не такая. А вообще-то мне в его кабинете нравится. Интерьер современный, мебель, разумеется, итальянская. И аромат такой богатый — дерево, табак, ваниль.

Картину вот я бы убрала. Она довольно большая, метра полтора в ширину. Это неумелый натюрморт, выполненный детской рукой. Бутылки, бокал. Что ж ещё? Инга нарисовала, когда в художественную школу ходила. Я немного ревную, хотя чего там, я-то в то время с мамой за больной бабушкой ухаживала, на стену повесить нечего.

На стеллажах пустые бутылки — выпитые папой исключительные вина. Книги о вине, справочники. Многие — с автографами. Да тут и папины книжки имеются о вине и об Италии, целых пять штук.

— Лиза, слушай, — отец закончил разговор и смотрит на меня. — Хорошо, что хочешь работать. У меня для тебя есть очень важное дело.

— Супер! Но только, чтоб в Москве.

— А почему?

— Думаю, что здесь самые трудные и нужные дела, тем более что сейчас все эти проблемы надо разгребать.

— Да, проблемы, это точно. Все, собственно, из-за них. М-да…

Отец подходит к большой плоской витрине на стене. Там капсулы от шампанского, такие маленькие крышечки, которые обычно находятся между пробкой и проволочкой. Я люблю их рассматривать, они все разные — где-то рисунок, где-то герб или просто название дома. Маленькие разноцветные кружочки на черном фоне. Отец открывает дверцу и поправляет одну крышечку, которая чуть наклонилась, готовясь выпасть из своей круглой лунки.

— Так почему Москва? У тебя здесь кто-то появился?

— Кто?

— Ну не знаю, ты девушка красивая. Что, никого нет?

Я мотаю головой:

— Никого нет, просто хочу здесь поработать. Тут же винный бум, все только о вине и говорят, кипение, энергия, сумасшедший ритм. Хочу испытать себя.

— Понятно, — он закрывает витрину и подходит ко мне, смотрит прямо в глаза, руки в карманах, — А я вот хотел тебя послать на Сицилию.

— Что? Нет! Точно, нет! На Сицилию я не поеду. Если у тебя здесь для меня работы нет, я пойду в какой-нибудь ресторан устроюсь или винный бар.

— Да работу тебе дать не проблема. У меня таких специалистов как ты мало. Но ты мне там очень нужна.

— Там же Фабио, зачем мне ехать?

— Ну, Фабио управляющий, а не энолог. Он человек опытный, сделает всё, что надо, но он — это не ты.

— Ха. А что там делать-то? Там вина — всего ничего. Всё в бочках. Наливай да пей. Ну будет урожай через три месяца. Но все же отработано, справлялся же Фабио раньше.

— Да как отработано? Ничего не отработано. К тому же планы приходится корректировать.