Сидящее в нас. Книга вторая
Шрифт:
– Да, будто бы? – хмыкнул старик, с интересом разглядывая заморскую зверушку. – Диковинная, это да. А на кикимору всё одно не тянешь. Чья такая будешь?
– Она родом из Суабалара, – пресекла любую последующую чушь Ринда. – С югов к нам закатилась народ дивить.
– Да, уж скорей пугать, – насмешливо высказался один из подростков, что толклись по бокам от старика.
Тресь! Оплеуха старого была знатной – у паршивца аж слёзы из глаз брызнули. Чуть не улетел, но, видать, привычен получать отеческой дланью: устоял.
– Так что, поможете нам со снедью? – мурлыкнула Ринда, почтительно заглядывая деду в лицо.
– Чего ж не помочь, –
Понятное дело, что придётся. Дела ради непонятных гулён старик не забросит. Ринда с Аки даже помогли пацанам набросать полные волокуши веток с щепой, которые покрыли дерюгой и прихватили измочаленной верёвкой.
Наконец, потащились в деревню Уголье, где Ринда, помимо прочего, мечтала напроситься в баньку. День нынче не банный, но если посеребрить ручку, сговориться можно. Аки, в отличие от разлакомившейся княжны, в облаках дорогой не витала, а продолжала присматриваться да прислушиваться. Рубаху с курткой ради нового знакомства чучелка натянула. Подпоясалась и всю дорогу держала руки на поясных ножах. Сабли доставать не стала, дабы не толкать лесовиков на драку. Однако рукояти из заплечной торбы торчали так, чтобы выхватить их в единый миг и употребить в дело.
Деревенькой Уголье прозывали из чистого хвастовства: большой хутор – последнее, на что могли претендовать три обширных двора за высоченными частоколами. Однако хозяйства на зависть добротные, богатые. Народа меж подворьями не видать – даже играющих малых детей. За частоколами квохчут куры, блеют, хрюкают, пищат и прочее – домашней живности пропасть.
Ворота подворья деда Жилы стоят нараспашку, ибо чужие здесь не бродят. Рядом в тени частокола разлеглись такие волкодавы, что оторопь берёт: не собаки, а телки. На крыльцо – едва протащили во двор волокуши – выкатилась пухленькая, седенькая, умилительная и красная, как свекла, бабулька. Сияла так, словно её супруг вернулся не из лесу, а из военного похода, откуда его живым уже и не ждали.
Увидав, кого тот притащил из лесу, хозяйка скатилась с широкого крыльца и подкатилась ближе. Ринда с Аки поклонились, прося добрую хозяюшку приютить на денёк двух девиц, которым до зарезу нужно попасть в Борню. Выложили ей душещипательную сказку о том, как решились срезать путь по лесам, и – слава Создателю – не промахнулись. А уж как было тяжко! Как уморились – словами не передать.
Бабушка Проска на минуточку пригорюнилась, скорбно качая щекастой головой в туго повязанном платке. Затем спохватилась и повела гостюшек в дом, по пути слупив с них за баню две серебрушки, которые тайком от деда спрятала за ворот рубахи. Один из подростков получил приказ топить баньку, второго послали в погреб достать гостевой снеди. Из распахнувшейся двери пахнуло запахом свежего хлеба да топлёного молока – в широких сенях на длинных скамьях рядами стояли крынки, в горлышках которых желтели поднявшиеся сливки. Ринда сглотнула слюну: обожала слизывать именно эти первые сливочки. Еле удержалась, чтобы украдкой не запустить палец в кринку.
Общая горница была не по-деревенски огромна и светла: высокий потолок, большие окна с хорошим стеклом, а не тем убожеством, что повсеместно вставляют скаредные крестьяне. Две печи, в одной из которых сегодня пекли хлеб, что остывал на широких рушниках, разложенных на длинном столе. В горнице жарища – не продохнуть. Но окна закрыты наглухо. Чем дышит хозяйка непонятно – у Ринды это получалось с трудом.
Но глаза
– Небось, голодные, как цуцики! А я и обед ещё не сготовила. Наши-то рано из лесу не вертаются.
– Мне бы хлеба со сливками, – мечтательно проблеяла Ринда, опустившись на лавку в углу стола.
И положила на край столешницы очередную серебрушку.
– А то ж! – обрадовалась подношению бабка. – Это я сейчас мигом. Ты двери-то затвори! Мухи налетят! – всполошилась она, выпучившись на Аки.
Та застряла на пороге: ни туда, ни сюда. Лишь глазюки-бусины катаются горохом, ощупывая горницу. Впрочем, дверь она послушно закрыла: за собой, вернувшись обратно на крыльцо.
– Чего это она? – опешила бабушка Проска. – Никак обиделась?
– Раздышаться пошла, – пояснила Ринда. – Жарко у вас.
– Так ты куртейку-то скидай, – посоветовала хозяйка. – Чай, не в лесу. А к баньке я вам чистых рубашонок выдам. Ваши-то, небось, простирнуть не грех. Ох, чего это я? – вспомнила она, за что её оделили серебром, и кинулась в сени.
Ринда стащила куртку, сложила рядом на лавку. Разломила каравай, уткнулась носом в духмяную мякоть и втянула самый сладкий запах на свете: хлебный. Вскоре перед ней встала плошка со снятыми сливками, и пузо застонало от подзабытого в скитаниях наслаждения. А тут и Аки вернулась, на этот раз присоединившись к подруге. Цапнула хлеб, макнула его в сливки и принялась посасывать, словно младенец, лишившийся мамки – Ринда помогала так вскармливать подкидыша, какие изредка появляются у ворот каждого скита.
Бабушка Проска укатилась из дому, так что таиться вроде ни к чему. Тем не менее, поинтересовалась Ринда осторожным шепотком:
– Думаешь, здесь опасно оставаться? Бани не будет?
– Подозрлительно хорлошо, – пробубнила Аки и добавила: – Тут.
– На хуторах народ не жлобствует, как в больших деревнях, – призадумалась Ринда, вновь окидывая взглядом горницу. – Живут на отшибе. Гости у них редки. Почему бы и не приветить? Ещё и за серебро.
– Баня будет, – сухо буркнула Аки. – За серлебрло-то.
– И что? Хватит темнить, – раздражённо шикнула Ринда. – Мы уходим или остаёмся?
– Трлевожно, – пожаловалась Аки, зябко поведя плечами.
– Ты что-то чуешь? – встревожилась Ринда, отложив недоеденный хлеб.
Чему-чему, а неподражаемой чуйке подруги она верила безоговорочно.
– Не-ет, – протянула чучелка, склонив голову набок и потеревшись виском о плечо. – Но трлевожно.
– Значит, покупаем, что дадут, и уходим, – вернулась к Ринде расчётливая решительность, усыплённая сливками.
– Во дворле спокойно, – попыталась успокоить своё сердечко Аки. – Дед под навесом. Чего-то возится. Парленёк в погрлеб залез. Сама видела, – она подскочила с лавки, прилипла к оконному стеклу и убедилась: – Баню затопили. Вон дымок появился…
– Хватит нудить, – поморщилась Ринда. – Решили уже: уходим.
– Помыться надо, – как-то непривычно жалобно проскулила чучелка. – Всё чешется.
– Ещё как чешется, – поскребла Ринда не подбородок, а бочину. – Ладно, – сдалась она. – Быстренько помоемся, и уходим. Париться не станем, только ополоснёмся. А потому и баню нам протапливать не надо. Так и скажем хозяйке, дескать, жутко торопимся. Станет уговаривать задержаться, значит, дело нечисто. А безропотно соберёт в дорогу еды… Тогда посмотрим. Может, и переночевать останемся. Идёт?