Сидящие у рва
Шрифт:
С треском столкнулись две лодки; люди стали падать за борт; лодка опрокинулась. Неслышно подкравшийся враг на плоту запалил факел и неспешно расстрелял команду уцелевшей лодки.
Потом в ход пошли весла и багры: ими топили тех, кто еще барахтался на поверхности.
На берегу загорелись повозки. В кровавых отсветах продолжались последние схватки: нападавшие добивали оборонявшихся.
Дико ржали кони, которых сотник-кавалерист загнал в воду и пытался уплыть, держась за гривы. Метко пущенный камень разбил ему голову.
Битва
До рассвета Лухар провисел над водой, спрятавшись в пышную крону пандануса. Он не чувствовал ни рук ни ног; он окоченел от холода; его не пугали змеи и какие-то скользкие холодные твари, ползавшие по нему. Он не чувствовал ничего, кроме страха и отчаяния, а к рассвету перестал чувствовать и страх.
Когда все затихло, и первые лучи бледного солнца прорвались сквозь туманное марево, Лухар начал постепенно шевелиться, разминая руки и ноги. Он взобрался повыше, раздвинул кинжаловидные листья, огляделся. Позади была вода; противоположный берег был так далеко, что казался тонкой нитью. Впереди он видел поле битвы с полусожженными или разбитыми повозками и трупами солдат; на колесе опрокинутой повозки сидел нахохлившийся стервятник.
Было тихо. Лухар переполз на другую вершину пандануса, сполз в воду и в два гребка доплыл до берега. Выполз на руках, волоча за собой непослушные ноги. Отдохнул, набираясь сил от разгоравшегося солнца, поднялся и побрел вперед, обходя трупы или перешагивая через них. Кто-то услышал его и застонал.
Лухар быстро огляделся, потом склонился над залитым кровью человеком в рассеченном аххумском шлеме. Стащил шлем. Это был молодой десятник; кажется, Лухар запомнил его лицо. Десятник скривил обескровленные синие губы:
— Меня убил Эдарк. Я видел Эдарка…
Лухар покачал головой:
— Нет. Потому, что Эдарк — это мы: ты и я.
Десятник сделал серьезное лицо и кивнул:
— Да. Теперь я знаю… Дай мне воды!
Лухар разогнулся. Поискал глазами вокруг, увидел походную фляжку, вынул ее из чехла на поясе почти разрубленного надвое солдата. Вытащил деревянную пробку, глотнул сам, потом напоил десятника.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Так же, как и тебя, — ответил тот и вздохнул, закрывая глаза. — Теперь нас всех назовут одинаково, и мы никогда не вернемся домой.
— Я отомщу за тебя, Безымянный. — Лухар поднял его меч, вложил в свои ножны. — А теперь я должен идти.
В ближней роще он поймал потерявшего хозяина коня, вскочил в седло, и поехал по следам, оставленным на размытой дороге всадниками Намута.
СЕНГОР
Еще несколько недель назад Берсей не задумываясь приступил бы к штурму Сенгора; теперь сил на одновременный штурм с разных сторон
Прошел еще один день. Строительство двух осадных башен подходило к концу. Охотники, подъезжавшие к земляной насыпи, обменивались с защитниками выстрелами из луков. В стороне, на холмах, солдаты штурмовали насыпные валы, имитирующие защитные сооружения города, саперы готовили зажигательные снаряды и откапывали траншеи, по которым штурмующие пойдут к городским стенам.
Вечером состоялся последний военный совет, назначивший штурм на раннее утро следующего дня. В штурме должны были участвовать все камнеметалки, часть которых установили на судах, стоявших на реке.
Рано утром Берсей выслал к главным воротам города послов с предложением о почетной сдаче. Послы были впущены в город, но переговоры не состоялись. Послов вывели на Рыбную площадь, раздели донага, высекли сыромятными плетьми и отпустили.
— Улицы узкие. Много деревянных домов в два и в три этажа, жители одеты небогато. Много вооруженных людей, но это не воины, а простые жители, — доложили смущенные послы.
— Вас могли ввести в заблуждение, — хмуро отозвался Берсей. — Что еще?
— А еще… Запах рыбы. Там все провоняло вяленой, соленой, жареной рыбой и рыбными отбросами… И еще кошки — круглые, с отвисшими животами…
Берсей машинально поднял руку к виску и закрыл глаза. Послы испуганно замолкли.
— Запах рыбы… — повторил темник сквозь зубы и отвернулся.
Спустя полчаса Берсей подал сигнал к атаке.
Это был правильный — и скучный штурм. Катапульты подожгли город. Башни подкатили к воротам и тараны, защищенные деревом и железной обшивкой, стали методично долбить в них. С башен перекинули лестницы на стену. Тем временем атакующая пехота, без потерь приблизившаяся к валу, по штурмовым самбукам полезла вверх.
Берсей взглянул, как развиваются события и — близился полдень — удалился в шатер.
Но не успел он приступить к еде, как вокруг внезапно потемнело; погода резко испортилась, с громом и молниями надвинулись тучи и хлынул ливень. Мгновенно все вокруг потонуло в потоках воды. Видимость упала до нескольких метров, самбуки съехали с вала, ставшего вдруг скользким, как масло; солдаты падали со стен и съезжали во рвы. Офицеры поднимали их и вновь гнали на вал; солдаты карабкались, помогая себе кинжалами, дротиками, мечами.
Берсей вышел из шатра; нахохлившись, всматривался в то, что творилось под стенами. Штурм явно захлебывался, — причем в буквальном смысле.
Где-то вдали грохотал гром, дождь усиливался, и наконец Берсея окружила сплошная молочно-белая стена. Нет, не белая: она начала розоветь, и внезапно стала кроваво-красной. Берсей отступил к шатру, с ужасом взглянул на свои руки, с которых стекала кровь, на ноги, погрузившиеся в кровавую пену до щиколоток.
Он схватил себя за голову, закрыл глаза и застонал от боли, страха и отвращения.