Сигрид Унсет. Королева слова
Шрифт:
Два больших творческих проекта удались на славу. Однако то, что ей виделось общим основанием для творчества обоих супругов — брак, — лежало в руинах. Понимала ли она, готовясь порвать со Сварстадом, что в этом фиаско есть и ее вина? Можно сказать, что ее жизнь состоялась — у нее есть ее писательская карьера и карьера домохозяйки с детьми, цветами, домом и служанками. Но ей чего-то не хватает. Писательница Унсет сказала это еще в 1919 году, завершив свою «Точку зрения женщины» словами: «Soli Deo Gloria». Именно тогда она впервые обнаружила: она более не уверена в том, что человеку принадлежит честь сотворения Бога, что Бог — это идеальное представление человека о самом себе. Теперь же она сделала еще более важное открытие. Она услышала голос Бога и ощутила благодать. И захотела преклонить колена перед Господом.
НА РАСПУТЬЕ
Милость
Окончательное вступление в лоно католической церкви произошло довольно скоро. После того как Сварстад наконец подписал бумаги о раздельном проживании супругов, Унсет попросила сделать для нее исключение — ей не хотелось ждать развода. Принять католичество она могла только тогда, когда ее брак со Сварстадом будет признан епископом недействительным. Ответ пришел быстрее, чем она ожидала, и уже через два дня после того, как она получила разрешение, она могла, наконец, подчинить свою волю «Единственной Истинной Церкви». В День всех святых, осенью 1924 года, она направилась к своему «Камню». Soli Deo Gloria. Одному Господу слава.
Возможно, впервые в жизни Унсет по-настоящему почувствовала смирение. В знак этого она преклонила колена и прочла клятву новообращенной:
«Я, Сигрид Унсет, перед Святым Евангелием, возложив на него руку, признаю, что не может быть спасен человек без той веры, которой следует, которую проповедует и которой учит Католическая церковь. Мне больно оттого, что в своем заблуждении я грешила против нее, поскольку, будучи рожденной вне лона Католической церкви, почитала то и верила тому, что противоречит ее учению».
В ту субботу, 1 ноября 1924 года, она стоит на коленях перед алтарем часовни Святого Торфинна и держит в руках Евангелие от Матфея, открытое на словах: «Ты — Петр [Камень], и на сем камне Я создам Церковь Мою»{51}. Унсет провозглашает, что верит в чистилище, Судный день и вечную жизнь. Слова идут из глубины души: «Я поклоняюсь святым и благоговею перед иконами». Она принимает строгое учение ватиканской церкви и объявляет «с открытым сердцем и с искренней верой», что отрекается от «любого заблуждения, ереси или сектантства, противостоящего Святой Католической и Апостольской Римской церкви». Тихим монотонным голосом — как будто бы она говорит сама с собой — она заканчивает: «И пусть мне поможет Господь и Святое Евангелие, которое я держу в руках своих».
Утром того же дня пожилой католичке из Эйера, Матее Бодстё, удалось разглядеть, что же скрывалось в душе величественной и часто надменной Сигрид Унсет. Матею Бодстё вызвали для того, чтобы поддержать новообращенную и стать ее крестной матерью. Она увидела робкую, дрожащую Сигрид Унсет. Наверное, писательнице необходимо было пережить те же чувства, что и ее героине Кристин, чтобы со всей достоверностью наделить ими портрет, над которым она работала.
«Незаслуженная милость разрывала ей сердце; подавленная раскаянием, стояла она на коленях, и слезы лились потоком из ее души, как кровь из смертельной раны»{52}. Такой Унсет изобразила Кристин, распростершуюся на каменных плитах Нидаросского собора. Точно так же и Улав, сын Аудуна, будет искать место, где сможет обрести благодать, место, где можно найти утешение в самых горьких и тяжелых страданиях, выпавших на его долю. Так Унсет воплощала в своем творчестве самые сокровенные мысли и персонажей, которые были с ней, сколько себя помнила. Она снова и снова возвращалась к своим старым рукописям и вписывала в них новые страницы, так же как и пыталась соединить в себе старое и совершенно новое.
Сигрид Унсет чувствовала, что вера досталась ей в дар. Но не просто так. Своим друзьям она объясняла, что вера не появляется из ниоткуда — она много молилась, чтобы получить дар милости Божьей. Ярл Хеммер, финско-шведский писатель, с которым она вела переписку с тех пор, как начала работать над «Кристин, дочерью Лавранса», попросил в одном из писем совета — он сам хотел обрести веру. «Сказать Вам, что я думаю? — писала она ему в ответ. — Я думаю, что нельзя получить дар веры без долгой и смиренной молитвы — без этого сверхъестественного дара все будет неправдой» [378] .
378
Brev til Jarl Hemmer, 21.12.1928, Abo akademi.
Она
День спустя, когда Сигрид Унсет впервые в своей жизни должна была причаститься, свидетелями ее волнения стали и двое детей.
379
Anker 1946, s. 33.
У алтаря, преклонив колена, стоят трое. Две маленькие фигурки около рослой новообращенной — Хетти и Кристиан Хенриксен, одиннадцати и девяти лет. Они прихожане католической общины Хамара, их мать — француженка, и им предстоит стать частью новой семейной общины Сигрид Унсет. Для детей событие торжественное и эпохальное, поскольку это тоже их первое причастие, и впоследствии Хетти будет чувствовать особую привязанность к женщине, преклонившей колена бок о бок с ней [380] .
380
Hetty Henrichsen.
Позади осталась сумасшедшая осень: Ханс снова лежал в горячечном бреду, Моссе начинала капризничать, как только видела мать, Андерс беспокоился только о том, как бы провести побольше времени с друзьями — подальше от домашних обязанностей в Бьеркебеке. А ей самой хотелось только одного — отправиться в горы, признавалась она своему давнему товарищу по походам Йосте после довольно суматошного лета, когда так много народу проездом побывало в усадьбе. Она жаловалась на гостей, «относящихся к моему дому как к ямской станции, где я, как служанка, без конца подаю кофе, чай, ужин с вином и без… и могу работать лишь по ночам» [381] . Еще она рассказывала, что разбила сад и построила новый дом: «красивый, настоящая гудбрандсдалская изба, — а крестьяне из долины приходили посмотреть на него — и вздыхали над собственной глупостью — над тем, что у них было и что они собственноручно разрушили». Нини Ролл Анкер она написала сразу после принятия католичества; как следовало ожидать — ни слова о торжественной церемонии, но о новом доме, который так красив, что превзошел все ее ожидания. Лучше всего была «светелка», которая должна была стать ее кабинетом. Торжествуя, она писала подруге: «Гостиная и комнатка внизу как нельзя лучше отвечают моему вкусу» [382] .
381
Brev til G"osta Geijerstam, trolig august 1924, NBO, 348.
382
Brev til Nini Roll Anker, 27.11.1924, NBO, 171.
В новой истории ее жизни Сварстаду не было места. А он сам сидел в своей мастерской и писал совершенно нехарактерную для него картину. Это был интерьер одной особенной церкви. Он обратился к Средневековью, и вдохновила его старинная каменная часовня в Бёнснесе, где он бывал ребенком. На переднем плане картины необычная фигура Мадонны XIII века. Мазок за мазком Мадонна Сварстада приобретала все больше сходства с молодой Сигрид Унсет. Но то уважение и понимание ее выбора, о котором свидетельствует ее картина, нельзя передать мазками кисти. Когда он, таким образом, делал шаг в ее мир, исторический и духовный, он, должно быть, много размышлял и сильно тосковал. Изображая юную красивую мать с ребенком на коленях, Сварстад придавал ей черты другой, теперь недоступной для него женщины. Он почти не виделся с младшим сыном. О ребенке он, наверное, и думал, когда изображал младенца Иисуса на коленях у Марии, немного скованной фигуры Мадонны из часовни Бёнснеса.