Сильфида
Шрифт:
— У вас хватает духу шутить?
— Смеюсь сквозь слезы. Серьезно, разве вы не можете денька на два остаться?
— Зачем?
— Чтобы увезти с собой два разбитие сердца.
— О, эта коллекция у меня достаточно полна. Да и как ручаться, что в такой короткий срок разобьется и ваше?
— Оно дало уже трещины.
— Нет, Бог с вами… зачем! Вот приедете в Петербург, тогда…
— Вы к тому времени замуж выйдете.
— Что это — предложение?
— Боже сохрани! А впрочем…
— А впрочем, я замуж не собираюсь. Это так банально — любовь, замужество… и даже
Алексаша не возражал. Она тоже молчала.
— Валя! донесся голос Нила Ниловича.
— Сейчас, — спокойно ответила она, и они пошли к дому.
Нил Нилович объявил, что по особым соображениям ему нужно ехать завтра с утренним поездом.
— Мне все равно, — холодно заметила она, не удивившаяся даже — так приучил ее отец к полетам своей фантазии.
И на другое утро они уехали. Алексаша и Хомяков усадили их, лошади тронули…
— «Мы с тобою навеки рассталися», — запел Алексаша, когда экипаж скрылся из виду. — Э, брат Миша! Смейся, не смейся… а словно темнее стало…
Хомяков не отвечал и быстро шел к саду. Алексаша догнал друга и вдруг остановился, закусив губу. По нескладному и грубому лицу звездочета катились слезы…
VIII
Чибисовы оставались в Крыму до конца сезона. Впрочем, Нил Нилович почти не сидел на месте: он исчезал то в Севастополь, то в Одессу, а раз даже в Батуми проехал, причем всякий раз ссылался на необходимость повидать нужного человека.
Первое время Валентина участвовала во всевозможных parties de plaisir и кавалькадах, а за месяц до отъезда вдруг скрылась с горизонта — как поразился один из вновь приобретенных поклонников — и засела за работу. Рано утром с бумагою и водяными красками уходила она на берег моря и рисовала. А по вечерам читала и писала письма. И когда сезон, наконец, кончился и знакомые стали разъезжаться, она без грусти покинула южное море и с удовольствием приближалась к Петербургу который так надоедал ей к весне.
Через несколько дней после приезда Нил Нилович вошел в ее комнату, расстроенный.
— Валя, мы разорены, — сказал он трагическим тоном.
Она улыбнулась.
— Как, опять?
— Что за глупый вопрос? Окончательно и навсегда разорены.
IX
— Сядьте, папа, — вот так! Ну, рассказывайте!
— Да что рассказывать! Что, ты сказки ждешь? Нищие мы, вот что. Ну, чего улыбаешься?
— Папа, ведь это четырнадцатый раз мы разоряемся; а так как своего режима мы до сих пор не меняли, то я и не волнуюсь.
— А теперь переменим. Слушай! Во-первых — Крым меня подкосил. Я не говорю о жизни там, — но поездки, поездки! А угощения нужных людей! И все к чорту, и ничего не вышло из этих треклятых угощений! О, эта косность российская! Ну хотя бы один дурак решился рискнуть… Ну, да это в сторону. Вчера подвел итоги. Аховая сумма! Лучше не говорить. Еду туда — сюда и везу вексель к учету. Ну да ты не понимаешь — словом, еду за деньгами — верными, как… дважды два. Торговый вексель,
— Не учли, — договорила Валентина.
— Ну да, не учли. Нет, ты вникни: ведь на Крым — своих-то у меня двести было, а три-то тысячи с половиною я под вексель взял!
— А это не хорошо — под вексель?
— Да ведь платить нужно!
— О, это действительно не хорошо. Отчего же вы не взяли под простую бумагу?
— А, глупости! И понимаешь, а дурачишься. Как бы там ни было, — пока я дел не устрою — никаких трат.
— Да, но мне кое что нужно.
— Ни ни-ни! Не хочу слушать.
— Но уверяю вас…
Нил Нилович заткнул уши.
— Не слушаю. И уйду!
Валентина пожала плечами.
— Да извольте, я помолчу пока. Что же вы предполагаете делать, если денежные дела ваши действительно попортились?
— «Ваши»! Наши, сударыня, наши!
— Ну наши.
Нил Нилович, насупившись, зашагал из угла в угол.
— Гм. Что делать! Человека мне нужно, человека!
— Как Диогену… Что ж, новое предприятие?
— Никакого предприятия нет — это особая статья. А очень простое и верное дело. Продается участок земли с залежами каменного угля — близ двух заводов, которым этакий уголь постоянно нужен. Ну, словом, хороший участок, превосходный участок. Вот и нужно найти покупателя. Цена — двести восемьдесят тысяч, мне двадцать пять. И ведь это поразительно! — опять закипел он: дело верное, прекрасное; послать сведущего человека — для исследования — и дело в шляпе. Ну и вот поди ж ты! Четыре дня ищу — и ничего!
— Ну, это не много — четыре дня. Я вам дала бы идею — если бы вы, в свою очередь, не скупились и на днях…
— Слышать не хочу! О деньгах не говори. Ну завтра, послезавтра — но не сегодня, умоляю.
— Ну, извольте. Дарю вам мою идею. Почему бы вам не вспомнить об этом… ну тот, с лошадиной фамилией, у которого вы столько пили и кушали летом.
— В деревне? Кобылкин? Гм…
Нил Нилович потер себе лоб.
— Не знаю. На это он едва ли пойдет. Но если его вообще сюда как-нибудь вызвать… ну тогда, может быть, что-нибудь и выскочило бы. Знаешь, я ему напишу. И насчет этого и того и третьего… Решено! Он — как бы там ни было — человек нужный.
— Ведь он бывает в Петербурге?
— Ну, как там бывает. Раз в год!.. Пойду писать, — вдруг воскликнул Нил Нилович и быстро вышел из комнаты.
IX
Но смотря на окончательное и совершеннейшее разорение Чибисовых, у них в тот же вечор собрались гости и к чаю была подана обильнейшая холодная закуска. После чаю перешли в гостиную; предстояло чтение стихов. Автор — молодой, пестро одетый субъект с копною рыжеватых волос и полинявшими глазами, живо напоминал камердинера из не слишком пышного дома, — но держался не без апломба. Он не был дебютантом — как большинство безусой молодежи, окружавшей Валентину, — уже две его книжки стихов красовались в витринах магазинов. Две-три дружеские рецензии, два-три дебюта в качестве чтеца на больших литературных вечерах, и «его заметили».