Сильфида
Шрифт:
Он встал в позу, продекламировал с пафосом длинное водянистое и претенциозное стихотворение — и, кивнув головой аплодировавшим приятелям, сел в стороне.
Валентина, проходя мимо него, улыбнулась ему, как бы ободряя прочитанные стихи. Она подошла к мрачному офицеру.
— А вы ничего не…
— Нет-с, — перебил он, встав. — Я предпочел бы прочесть мою трагедию в более тесном кружке. А здесь я и не знаю многих.
— Мы только что вернулись в Петербург, — естественно, что вся моя свита
— Нет. А вы, Валентина Ниловна, как ее нашли?
— Очень бездарной… но это между нами.
И Валентина прошла дальше.
Ей поклонился высокий блондин не первой молодости с усталым и выразительным лицом — известный художник, только что вернувшийся из Рима.
— А, я вас и не видела.
— Я вошел во время чтения.
Он придвинул к ней кресло. Она села.
— Я вижу новые лица. Кто этот офицер?
— Драматург. Пока он написал одну трагедию и жаждет причитать ее мне.
— Трагедию?
— Да, доисторическую, где действуют добрые духи, черти, цветы, минералы и, кажется, ихтиозавры. Он рассказывал мне содержание, но я забыла.
— А вот там — два хмурых молодых человека с зелеными лицами, растрепанные?
Валентина улыбнулась и махнула рукой.
— Декаденты.
— О! Да, что ж, однако, я… Как пожинает Нил Нилович? Он у себя?
— Да, с каким-то нужным человеком. Как поживает? Не знаю. Кажется, опять разорился.
— Ну, он привык к этому. Но уходите, не уходите…
— Я хотела на минутку… ну все равно.
— Где вы были летом? В Крыму?
— Да. А вы в Италии? Счастливый!
— Она мне надоела.
— Просим! Просим! раздалось вдруг в одной группе…
Валентина быстро подошла к ней. В центре стоил какой-то длинный субъект с диким взглядом, в пенсне.
— Господа, — говорил он, — ведь незакончено.
— Все равно! Читайте!
Он взлохматил волосы, вышел на середину и сел. Художник испуганно смотрел на него.
— Кто это? — спросил он вернувшуюся Валентину.
— Это? Гладышкин, беллетрист. Немножко сумасшедший, но не без таланта.
— Дебютант?
— Нет, он давно сотрудничал в газетах, но… тсс… слушайте!
Гладышкин прочел первую главу небольшой, как объявил он, повести и встал. Но его просили продолжать, и он, к ужасу художника, прочел другую, а потом и третью. Читал он недурно, да и вещь была написана живо — но все устали слушать и потому особенно дружно аплодировали, когда он кончил.
— Слава Богу, — сказал художник. — Ну, скажите о себе! Сколько у вас новых работ?
— Я не считала. Впрочем, я летом работала.
— Да? и успешно?
— Несколько пейзажей. Я потом покажу.
Он смотрел на нее мягким взглядом.
— Если б вы согласились позировать… какую
— А в качестве чего позировать?
— Пока не знаю. Во всяком случае — в костюме, хоть и неполном.
— О! это все равно!
— Правда? Вы согласитесь?
— Отчего же!
— Вы… вы волшебница!
— Сильфида… Так меня один уездный медведь назвал.
— Сильфида? Что ж, это хорошо. Вот я и написал бы сильфиду.
— В костюме?
— Ну, я это уж устроил бы. Нет, это было бы слишком хорошо, и потому я не верю.
— Напрасно.
— Ну, я на днях заеду, и мы переговорим. И свои этюды привезу. А пока до свиданья — я ведь только взглянуть на вас заехал. Двенадцатый час, я привык ложиться рано.
— Ну, Петербург вас опять отучит.
— Да, я знаю. Удивительный тут образ жизни. Нельзя работать, в сущности. И не то, чтобы свету не было или натуры… это все второстепенное, — но художественной атмосферы нет, вот что ужасно. Ну, прощайте.
Он пожал ей руку и пошел к дверям. Валентина встала, подошла к наиболее оживленной группе и приняла участие в бурном споре.
X
Через несколько дней Нил Нилович вернулся к обеду в самом жизнерадостном настроении.
— Ну, Валя, — поздравь! Дела слегка поправляются. Определенного пока ничего, но горизонт все чище. Говорил с директором кредитного общества; очень досадовал, что вексель не учли — это, говорит, недоразумение. Словом — дал надежду: представьте-де новый и мы посмотрим. Ну да это не все; от Кобылкина письмо получил. Где бишь оно? Ага, вот!
— Да вы так скажите, папа: согласен он землю купить?
— Нет, да письмо-то забавное. Ты послушай вот: «А что касающее земли, то хоть там и угол, но купить ее в собственность мы не склонны. Насчет же Питера скажу, что скоро туда по своим делам буду и у вас, коли вы не прочь, побываю. Валентине же Ниловне мое нижайшее шлю, хоть и обидно, что монрепо мое лицезреть они не удостоили». — Ну, и все! Понимаешь? Стало быть, мы тут его и… Положим, тугой он человек, ну да за хорошим обедом и при подпитии…
Он выпил рюмку водки, крякнул и закусил икрой.
— Ах, да, — постой, ведь я этого видел нынче…, как его? Да, Алексашу. У Доминика… я на минутку зашел — смотрю, а он тут как тут, пиво пьет. Звал его к нам. Пусть придет, а?
— Отчего же? Пускай, сказала Валентина холодно.
Алексаша пришел в тот же вечер. Валентина, очень приветливо встретила его. Она с удовольствием убедилась, что одет он прилично и держится не так развязно, как в деревне.
— Ах да! я ведь все не понимала, зачем вы в Петербурге? Вы ведь в какой-то институт поступить хотите?