Сильвия и Бруно

Льюис Кэрролл

Другой Профессор вздохнул и опять погрузился в мечтательную дремоту. Внезапно он пришел в себя и обратился к Профессору:

— Ну что, больше здесь делать нечего?

— Прием, то бишь банкет, приближается к концу, — с удивленной улыбкой отвечал Профессор, — он прошел в теплой атмосфере. Смею надеяться, банкет вам понравился, особенно — его теплая атмосфера, несмотря на духоту.

Фраза прозвучала весьма эффектно, но я, признаться, не вполне понял ее. Другой Профессор тоже разобрался в ней не лучше меня.

— Несмотря на что? — поинтересовался он.

— На духоту. Я хотел сказать, что в зале было не так душно, как могло бы быть, — отвечал Профессор, ухватившись за первую мысль, пришедшую ему в голову.

— Ах вот как! Теперь-то я вас понимаю! — величественно проговорил Другой Профессор. — Мысль, правда, выражена весьма неудачно, но я вас понял! Тридцать с половиной минут тому назад, — продолжал он, взглянув на Бруно, а затем — на

часы, — вы сказали: «Эта Кошка очень добрая, она Мышек не трогает». Это единственное в своем роде существо.

— Так и есть, — отвечал Бруно, внимательно оглядев Кошку, чтобы убедиться, вся ли она тут.

— Но откуда вы знаете, что она не трогает Мышек — или, лучше сказать, Мышей?

— Потому что она с ними играет, — отвечал малыш. — Играет, чтобы им не было скучно. Ну, сами знаете.

— А вот этого я как раз и не знаю, — возразил Другой Профессор. — Я полагал, что она играет с ними перед тем, как съесть, то бишь убить их!

— Ну, разве что случайно! — заговорил Бруно — настолько поспешно, что сразу стало ясно, что ему уже приходилось замечать за Кошкой такие грехи. — Она сама мне все объяснила, когда пила молоко. Она сказала: «Я учу Мышек играть в новые игры, и они им очень нравятся». А еще она сказала: «Иногда бывают несчастные случаи, иной раз Мышки погибают сами собой». А еще она сказала: «Мне всегда очень жалко, когда Мышки погибают сами собой». А еще…

— Если бы ей и вправду было их жалко, — заметила Сильвия, — она не стала бы их есть после того, как они погибнут.

Это замечание, однако, не ускользнуло от внимания участников сей напряженной этической дискуссии.

— А еще она сказала… — Оратор постоянно прерывался, опуская, как совершенно излишние, свои собственные реплики в диалоге и сосредоточившись на словах Кошки — …Она сказала, что мертвые Мышки никогда не возражают против того, чтобы быть съеденными. Она сказала: «Зачем таким толстеньким Мышкам зря пропадать?» Она сказала: «Они такие вку-у-усные…» Она сказала: «Если бы ты только мог, ты тоже сказал бы: „О, как мне хотелось бы стать Мышкой, чтобы меня тоже съели!“» А еще она сказала…

— Да у нее просто времени не было наговорить такую кучу чепухи! — недоверчиво оборвала его Сильвия.

— Но ты же не знаешь, как говорят Кошки! — тотчас возразил Бруно. — Они говорят просто уфасно быстро!

Глава двадцать третья

СКАЗКА О КАБАНЧИКЕ

Тем временем гости немного успокоили свой аппетит, и даже Бруно, когда Профессор предложил ему четвертый кусок сливового пудинга, с трудом переводя дух, заметил: «Я думаю, трех кусочков довольно!»

Внезапно Профессор вздрогнул, словно его током ударило.

— Надо же, я чуть было не забыл предложить вам гвоздь нашей программы! Другой Профессор прочтет вам Историю Кабанчика, то есть — я имел в виду — Сказку о Кабанчике, — поправился он. — В ней в начале и в конце есть Вводные Стихи, сами увидите.

— А разве Вводные Стихи могут быть в конце? — удивилась Сильвия.

— Подождите немного, и вы сами все услышите, — отвечал Профессор. — Я не помню точно, нет ли их еще и в середине. — Он поспешно поднялся, и в Банкетном Зале мгновенно воцарилась тишина. Всем хотелось услышать Профессора.

— Дамы и господа, — начал Профессор, — Другой Профессор любезно согласился прочесть нам эту поэму. Она называется «Сказка о Кабанчике». Знаете, он еще никогда никому не читал ее! (По аудитории прокатился шепот изумления.) Так вот, сегодня он прочтет ее нам! (В зале послышались возгласы одобрения, и сам Профессор, держа в одной руке очки, а в другой — ложку, чуть было не взобрался на стол, чтобы удобнее дирижировать хором общих восторгов.) Другой Профессор поднялся, запрокинул голову и начал:

Пташки любят кушать, Я вам доложу. Я по мху сужу. Надевайте гетры: Я под шелест ветра Сказку расскажу. Пташки любят лопать Ветчину, друзья, Радость не тая; Любят устриц лопать И по тине топать — Так же, как и я. Пташки улыбаться Учат малышей И тигрят, ей-ей — Петь, забот не зная, Ротик разевая Прямо до ушей. Птички

дремлют сладко Посреди болот, Где удача ждет. Открывайте ж глазки: Будем слушать сказки Старые. Так вот, Жил-был Кабанчик. День и ночь Над сломанной трубой Он плакал и — ни шагу прочь: Никто не мог ему помочь, Он прыгать не умел — точь-в-точь Обижен был судьбой. Верблюд спросил, на берегу Услышав плач и вой: «А вдруг я горю помогу? Ты, может, в плен попал к врагу?» «Ах нет, я прыгать не могу: Обижен я судьбой!» Верблюд задумался слегка: «Подумаешь, герой! Ей-ей, такого толстяка Я не видал еще пока. Но хоть задача нелегка, Давай поспорь с судьбой! Вон — темный лес в двух милях, тень Простерший над рекой. Что ж ты весь день сидишь, как пень? К нему раз десять сбегай в день — И через год, осилив лень, Подпрыгнешь над судьбой!» Верблюд вздохнул — и зашагал Над сломанной трубой. О, как Кабанчик наш рыдал, Как на себе щетинку рвал! Еще бы: маленький нахал, Обижен он судьбой! Тут Лягушонок на него Зрачок набычил свой: «О чем ты плачешь? Ничего! Есть горе хуже твоего!» «Я толстый, только и всего: Обижен я судьбой!»

Раздулся Лягушонок тут И стал гора горой. «Не плачь! Пусть слезы не текут! Я научу, взяв грош за труд — И через несколько минут Поспоришь ты с судьбой! Начни сначала, милый мой, Ты с кочки небольшой, Трудись упорно день-деньской — А там, глядишь, и над стеной В двенадцать футов вышиной Махнешь, как над судьбой!» Кабанчик так и подскочил: «Ах, Лягушонок мой! Меня ты просто окрылил! Уж я не пожалею сил, Нет! Лишь бы ты меня учил, Как прыгать над судьбой!» «Меня сначала угости Бараньей отбивной, Пониже хвостик опусти И сосчитай до десяти, Согни коленки — и лети, Подпрыгнув над судьбой!» Кабанчик бедный, как дурак, Подпрыгнул над трубой — Но дело вышло не пустяк: О камень шлепнулся он — так, Что кости затрещали: «Крак!» Вот так! Не спорь с судьбой!

Читая эти стихи, Другой Профессор подошел к камину и уперся головой в дымоход. Затем, неловко повернувшись, он потерял равновесие и полетел вниз головой в каминную решетку. Его огромная голова застряла между прутьями, он весь перепачкался и никак не мог освободить ее.

Бруно не упустил случая заметить:

— Я уж подумал, он хочет поглядеть, сколько народу может уместиться за середкой.

— Решеткой, а не середкой, — поправила его Сильвия.