Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Но предположим, книга оказалась заурядным чтивом, не заслуживающим внимания. Как быть тогда?
— Допустим, что так, — отвечал Граф. — Уверяю вас, моя теория дает объяснение и в таком случае! А попросту не заметит, что это чтиво, и пролистает ее всю до конца, пытаясь убедить себя, что он как-никак получает удовольствие от чтения. Зато В, прочтя дюжину страниц, закроет книгу и отправится в библиотеку, чтобы выбрать что-нибудь получше! О, у меня есть теория о том, как следует привносить удовольствия в жизнь — но я, право, не хочу испытывать ваше терпение. Признаться,
— Ах, нет, что вы! — простодушно воскликнул я. Готов поручиться, что далеко не всякий смог бы разобрать в этих словах тщательно завуалированную досаду.
— Так вот, моя теория заключается в том, что мы должны уметь переживать радость быстро, а избавляться от страданий — как можно медленнее.
— Но почему? Я скорее поступил бы как раз наоборот.
— Научившись искусственно продлевать боль — пусть это даже кому-то покажется тривиальным, — мы добьемся того, что, когда возникнет настоящая, сильная боль, нам достаточно будет не торопить ее, и она мигом угаснет!
— Возможно, это и так, — заметил я. — А как же быть с удовольствиями?
— Видите ли, когда мы как бы торопим их, мы успеваем больше испытать в жизни. Чтобы прослушать оперу и сполна насладиться ею, вам потребуется часа три с половиной. Предположим, я смогу насладиться ею всего за полчаса. Выходит, я могу послушать целых семь опер, пока вы будете слушать одну!
— При условии, что вам удастся найти оркестр, способный исполнить их все так быстро, — возразил я. — А найти такой оркестр, мягко говоря, нелегко!
Граф мягко улыбнулся:
— Я уже слышал, как это звучит: без всяких сокращений, все как полагается, со всеми вариациями и прочим, и все это — всего за три секунды!
— Но когда? Как такое возможно? — воскликнул я, с удивлением сознавая, что опять чуть было не задремал.
— Это чудо совершила крохотная музыкальная шкатулка, — отвечал он. — Она почему-то испортилась, в ней сломался какой-то регулятор или что-то еще, и она исполнила мелодию всего за три секунды. Но она исполнила все до единой ноты, уверяю вас!
— И что же, это доставило вам удовольствие? — спросил я, с беспощадной прямотой бывалого адвоката задавая Графу встречный вопрос.
— Увы, нет! — честно признался он. — Впрочем, возможно, я тогда еще не привык к такого рода музыке!
— Мне ужасно не терпится проверить вашу теорию на практике, — отвечал я. И как только Сильвия и Бруно в очередной раз подбежали к нам, я предоставил им составить компанию Графу и быстрым шагом зашагал по платформе, каждый встречный и каждая сценка на которой играли свою собственную роль в моей импровизированной пьесе. — Ну что, Граф уже устал от вас? — заметил я, слыша, что дети бегут следом за мной.
— Вовсе нет! — возразила Сильвия. — Просто он попросил принести ему вечернюю газету. Вот Бруно и превратился в разносчика газет!
— Думаю, вы заломите за них хорошую цену! — крикнул я им вслед.
Вернувшись, я подошел к Сильвии, стоявшей в одиночестве на краю перрона.
— Ну, дитя мое, — проговорил я, — а где же твой маленький разносчик? Что же он не принес тебе вечерний номер, а?
— Он пошел к книжному ларьку на той стороне, — отвечала девочка, — а сейчас он как раз переходит
К счастью, поблизости оказался станционный смотритель — увы, почти старик. Он мало на что был годен, бедный старина, но на этот случай сил у него хватило; и не успел я оглянуться, как он уже крепко схватил девочку, чем спас ее от неминуемой смерти под колесами. Я был настолько поглощен этой сценой, что едва заметил странную летящую фигуру в светло-серебристом наряде, которая мигом пересекла платформу и спустя секунду оказалась на рельсах. Пока другие не могли опомниться от ужаса, у нежданного спасителя оставалось еще добрых десять секунд, за которые он мог успеть перемахнуть через линию и подхватить Бруно. Удалось ему это или нет, судить было трудно. В следующее мгновение мы увидели, что экспресс прошел по тому самому месту, где только что стояли Бруно и его спаситель. Никто не мог ответить, живы они или нет. Когда же облако пыли и пара над рельсами немного рассеялось, мы возблагодарили Бога, увидев, что малыш и его спаситель целы и невредимы.
— Все в порядке! — крикнул нам Эрик, перешагивая через рельсы. — Он не столько ушибся, сколько испугался!
С этими словами он поднял своего маленького приятеля и передал его с рук на руки леди Мюриэл, а сам как ни в чем не бывало вскочил на платформу. Впрочем, он был бледен как смерть и тяжело оперся о мою руку, боясь, что от волнения может не устоять на ногах.
— Я минутку посижу, — проговорил он, переводя дух. — А где Сильвия?
Сильвия бросилась к нему, обвила ручками за шею и горько-горько заплакала.
— Ну, не надо, не плачь, моя хорошая! — пробормотал Эрик. Глаза его как-то странно блеснули. — Не о чем тут плакать. Не стоит так рисковать собой из-за каких-то пустяков!
— Но ведь это же Бруно! — всхлипнула девочка. — Он тоже бросился бы ко мне на помощь, правда, Бруно?
— Конечно бросился бы! — отвечал мальчик, удивленно оглядываясь по сторонам.
Леди Мюриэл нежно поцеловала его и осторожно опустила на платформу. Затем она велела Сильвии крепко взять его за руку и отвести к Графу.
— Скажи отцу, — прошептала она дрожащими губами, — скажи ему, что все обошлось! — Затем она повернулась к главному герою дня. — А я уж подумала, что это смерть, — призналась она. — Слава богу, ты жив и здоров! А как это было близко!
— Я просто вовремя заметил, вот и все, — беззаботно отвечал Эрик. — Понимаешь, солдат должен быть всегда готов к встрече со смертью. Со мной все в порядке. Не сходить ли нам опять в телеграфное отделение? Думаю, телеграмма могла уже прийти.
Я направился к Графу и детям, и мы вчетвером молча — потому что разговаривать никому не хотелось, а Бруно даже задремал на плече у Сильвии — ждали возвращения леди и ее кузена. Наконец они вернулись. Увы, телеграммы все не было.