Силы неисчислимые

Сабуров Александр Николаевич

Разгром эсэсовского полка был полным. Но когда через сорок пять минут мы подбежали к нашим танкам, они стояли неподвижно. С тревогой открываем люки.

Люди лежат бездыханные. Совсем было мы загоревали, но успокоили медики. Оказалось, ребята в обмороке: угорели от паров скипидара. Когда пришли в себя, мы со всей сердечностью поблагодарили их за выручку. Очень сожалею, что мне до сих пор не удалось выяснить имена этих героев. Буду рад, если они узнают себя, прочтя эти строки.

Эсэсовцы пережили тяжелое потрясение. Но мы не обольщали себя мыслью, что именно этот удар заставил их убраться из леса.

Меж тем немецкие дивизии на наших глазах спешно уходили, сжигая все на своем пути.

Мы снова вышли к границам Сумской области. И хотя по всем данным никакая прямая опасность нам пока не угрожала, мучительное чувство ожидания не покидало меня. Когда враг отступает, не использовав всех своих возможностей, невольно рождается сомнение: это неспроста.

Разведчикам предстояла горячая пора.

Пробираемся по темному бору. Штаб следует с отрядом Ревы. Колонна медленно движется по песчаной извилистой лесной дороге.

До чего же многоцветна наша колонна! Зеленые и синие гимнастерки, кителя и пиджаки разных фасонов, пилотки, фуражки, какие-то широкополые старомодные шляпы, среди них высвечиваются яркие платочки партизанок. И все же грозен вид этой разноликой массы. Колышутся над плечами стволы винтовок и ручных пулеметов. Негромко, но внушительно постукивают колеса наших пушек и пулеметных тачанок. Сам народ, неистовый и яростный в своем священном гневе, взялся за оружие…

Голова колонны вползает на болотистый луг. Он весь покрыт нежным зеленовато-желтым травяным ковром. Справа, чуть поодаль от дороги, небольшое болотце окаймлено белым бордюром: буйно цветут ландыши этой весной. А впереди снова густая темно-зеленая громада хвойного леса — там мы собираемся расположиться лагерем.

Над лесом, над вершинами высоченных сосен разлилась яркая вечерняя заря.

У опушки нас встречает конная застава. В гривы лошадей вплетены сиреневые подснежники, белые ландыши, ярко-желтые, будто золотые, шарики ранних одуванчиков. Тускло поблескивает в руках бойцов вороненая сталь оружия.

Чем глубже входим в лес, тем гуще заросли по обочинам дороги. И вдруг видим среди кустов людей. Они жмутся к нам, тянутся руками. Это местные жители, покинувшие свои деревни. Сердце сжимается при виде их: тяжела лесная жизнь беженцев из выжженных и разоренных мест. Тесно, холодно, сыро в наскоро сложенных шалашах. Одежды не хватает. Многие в тряпье, в лаптях, в каких-то немыслимых опорках: много ли захватишь из дома, когда на улицах строчат пулеметы и огнем занимается крыша. Лица худые, землистые — голодно в лесу. Нет продуктов, нет соли: фашистская блокада уже крепко дает себя знать. Особенно жаль ребятишек: чем повинны они, за что им, только что вступающим в жизнь, терпеть эти муки? Но стоит на мгновение закрыть глаза — и словно нет вокруг этого человеческого горя. Со всех сторон несутся веселые, приветливые возгласы.

— Добро пожаловать, родненькие!..

— Спасители вы наши…

И восхищенный мальчишеский шепот:

— Гляди, Пашка, гляди… Не иначе командир взвода…

— Взвода? Ну и дурак же ты, Вовка! Видишь, сколько ремней, значит, ротный, не меньше…

Шум усиливается. Все гуще толпа беженцев, все теснее она обступает дорогу.

Сойдя с коней, вместе с Ревой идем в толпу.

— Добрый вечер, землячки! —

весело здоровается Павел.

— Что правда, то правда: настоящие землячки, раз в землянках живем! — откликается из толпы столь же веселый голос.

Передо мной вынырнула молодая стройная девушка. Из-под платка выбиваются светлые льняные волосы.

— Вот возьмите, пожалуйста! — И она, вся зардевшись, протягивает мне букетик подснежников. — Это за то, что вы пришли сюда…

От волнения не сразу нахожу слова благодарности, а девушка уже исчезла. Ко мне протискиваются старики.

— Тут слух прошел, будто уходите вы далеко отсюда и всю партизанскую силу с собой забираете, — допытывается седобородый дед. — Может, оставите хоть малость, чтоб нас, немощных, охранять? В лесу ведь остаются одни бабы, ребята несмышленые да мы, хилые… — И сам себе отвечает: — Видно, надо так. Мы не обижаемся. Страшно только: не будет нам тут без вас жизни…

— Ты чего раскис, Михаиле? — горячо обрывает его сосед и сердито при этом стучит палкой по земле. — Бога побойся, товарищи немцев воевать идут, а не нас с тобой охранять.

— Да с лягушками на болоте чи охраняй, чи не охраняй, все равно не спасешься: не убьют, так и так умрешь…

Разговор обрывается. Все смотрят на проходящих партизан. Ничего не сказав мне, Павел уходит к своему коню, вскакивает на него и, ловко маневрируя, скрывается за поворотом. Его догоняют Богатырь и Бородачев.

Хочется, очень хочется поговорить с этими людьми, рассказать им, куда и зачем мы направляемся, но надо молчать, нельзя быть откровенным. И я отдаю своему адъютанту Лесину команду: переписать всех больных ребятишек, чтобы наш доктор успел оказать им необходимую помощь.

Говорю окружившим меня людям что-то ободряющее. А сам не могу оторвать глаз от ребятишек. И сегодня больно вспоминать о них. До чего же голодные, измученные, раздетые. Нерешительно приблизилась ко мне девчушка лет пяти. На ней изодранное платьишко. На лице без кровинки ввалившиеся страдальческие глаза. Они смотрят с таким мученическим ожиданием: просят, слезно умоляют… Беру ее на руки. Девочка подбирает ножки, чтобы не запачкать моей гимнастерки, доверчиво обнимает меня ручонками, прижимается всем своим худеньким тельцем.

— Ты чья, девочка? — на ушко спрашиваю ее.

Она поднимает грустные глаза, и тут же прячет лицо за мое плечо, и еще крепче сжимает ручонки вокруг моей шеи.

— Чья девочка? — уже громко спрашиваю окружающих.

— Не знаем, — отвечает кто-то.

— Да как же не знаете?! — протискивается вперед пожилая женщина. — Это же Ленка Минчук. У них же всю семью фашистские ироды перебили. Она одна в живых только и осталась…

И сразу послышались голоса:

— Наша она теперь…

— Воспитаем, коль сами живы останемся…

— Вы только возвращайтесь скорей, а дочку сохраним…

— Спасибо, товарищи! — только и сказал я и с болью опустил на протянутые отовсюду руки девчушку.

Я еще долго не мог бы оторваться от этих людей, но тут колонна остановилась, и между народом ко мне стали протискиваться наши разведчики, настойчиво требуя: «Дорогу, дорогу!» И еще не добравшись до меня, через голову толпы крикнули:

— Каратели жгут Большую Березку.

— Народ расстреливают!..