Синай и Палестина. Из путевых заметок 1865 года

Смышляев Дмитрий Дмитриевич

Ной насадил в Хевроне первый виноградник и первый испытал на себе действие виноградного сока. По настоящее время здесь родится необыкновенного достоинства виноград, хотя он может назваться почти диким по степени ухода за ним. Кисти в восемь-десять фунтов и теперь не редкость. Он идет преимущественно на приготовление изюма, чем занимаются мусульмане. Евреи выжимают из него ногами сок и варят его, что будто бы заменяет процесс брожения. Вино, несмотря на такой патриархальный способ приготовления, выходит отличного качества, цветом и вкусом похожее на moscato di Siracusa, но по незначительности приготовления редко служит предметом вывоза. Невдалеке от города находится знаменитый Дуб, патриарх хевронской флоры, единственный остаток Мамврийской дубравы, в которой жил Авраам и в тени которой угощал таинственных странников. Несмотря на то, что дубу-гиганту насчитывают тысячелетия существования, он, по всей вероятности, лишь отрасль дубов, современных Аврааму. Притом это не собственно дуб, а теревинф – дерево из семейства фисташковых;

лист его овальный, мелкий и зубчатый. Поклонники всех стран бессовестно обламывают его, и надобно еще удивляться, как его совсем не уничтожили.

Население Хеврона состоит из турков, арабов и евреев. Христианам воспрещено здесь жить. Хеврон, в сравнении с другими городами Палестины, отличается относительной чистотой. Жители его промышляют, кроме выделки изюма и вина, фабрикацией бус и браслетов из голубого стекла и стеклянных ламп. Между евреями, живущими в Палестине, почти повсюду встречаются выходцы из России. Ревностные последователи Моисеева закона считают величайшим счастьем сложить свои кости в Обетованной земле; в этой надежде старики оставляют родину, увлекая за собой и свои семейства; по смерти их обжившаяся в Палестине молодежь обыкновенно остается там навсегда. В Хевроне также есть несколько эмигрировавших так им образом семей. У них-то обыкновенно на ходят приют заезжие в Хевроне христиане, для которых недоступны здесь жилища фанатических мусульман. Я приютился в доме еврейского семейства Шушкевич, выселившегося из Могилевской губернии; оно состоит из старика Менделя и молодой четы Берки и Сарры. Дом их – при самом въезде в Хеврон, по левую руку (городских ворот, в собственном смысле, не существует). Небольшой дом содержится довольно опрятно, но внутри ничто не доказывает достатка хозяев, хотя они и заплатили за дом около тысячи рублей на наши деньги, да кое-что, вероятно, и про черный день имеют. Живя в Хевроне, среди дикого и жадного народа, опасно выказывать достаток. Хевронские евреи носят опрятные пестрые ситцевые халаты с разрезами по бокам, меховые шапки и необыкновенно длинные и закрученные пейсы. Между ними много замечательно рыжих. Я имел несчастье приехать в Хеврон в пятницу, и потому было невозможно достать что-нибудь свежее для пищи. Хозяева указали мне молча только на самовар и на две бутылки вина. Я должен был ограничиться вином, в котором размачивал привезенный с собой хлеб, ибо мои конвойные распорядились разогреть самовар при помощи тряпок, обмакнутых в деревянное масло, и напустили такого чаду, что, отказавшись от чая, я должен был выбежать из комнаты и около часа просидел в темноте, на улице. Выспавшись как Бог послал, я положил в стол (в руки нельзя дать – суббота!) деньги за ночлег, вино и неудавшийся самовар и выехал из Хеврона обратно прежней дорогой по направлению к Вифлеему.

Проехавши мимо Соломоновых прудов, я повернул через час направо и вскоре достиг Вифлеема. Этот город населен почти исключительно христианами. Местоположение его неровное; есть спуски и подъемы такие, что лошадь скользит по большим гладким камням, которыми вымощены некоторые улицы. Город грязен, на мостовой гниют кучи разного хлама и стоят лужами всевозможные нечистоты. Местами видны лавки с вещами, выделкой которых занимается большая часть жителей Вифлеема: это перламутровые образа, кресты, четки, чубуки, палки и т. п. Замужние женщины носят на голове род монашеских клобуков, к которым прикреплены длинные покрывала, наподобие русской фаты; лоб покрыт монетами как у черемисок; арабки татуируют лица и руки. Вифлеемские девушки одеваются так, как, предполагают, одевалась Божия Матерь: длинное белое покрывало закрывает голову, спину и плечи, рубашка синего холста перетянута кожаным поясом, на груди наложен кожаный четырехугольник, иногда украшенный монетами, на ногах сапоги. До самого монастыря провожали меня продавцы мелочей, узнавшие по кавасу, что я русский, крича со всем усердием: «Москов! а, москов! Хош чотка, каристы, может, образ хош? Чабук кароща есть… Кали хош капить – усе есть!»

Вифлеем значит в переводе «дом хлеба»; арабы называют его Беит-Леам – «домплоти». Первоначально он носил название Ефрата («плодородие»). В некоторой степени последнее оправдывается еще и теперь. С Вифлеемом, как и с Хевроном, связано много воспоминаний и преданий. В окрестностях его, мы уже видели, скончалась Рахиль. Там же имела место трогательная встреча Руфи и Вооза (Руфь 2). В Вифлееме родился Давид и был помазан Самуилом на царство (1 Цар. 16, 13); поэтому Вифлеем назван в Евангелии городом Давида (Лк. 2, 4, 11). Занятый в продолжение некоторого времени филистимлянами, он разделял впоследствии общую участь с Иерусалимом. Наконец, в нем родился Спаситель.

Самое замечательное здание в Вифлееме есть церковь Рождества Спасителя. При ней находятся монастыри греческий, латинский и армянский. Я остановился в греческом монастыре; монах, болгар отец П., говорящий очень хорошо по-русски, провел меня в назначенную мне комнату. Вскоре вошел ко мне настоятель – молодой красивый грек. Занятый уборкой в церкви, он был весь в пыли. Поставив в угол метелку, бывшую у него в руке, он благословил меня, расспросил, кто я, откуда, и предложил отдохнуть. Нам подали неизбежные на Востоке варенье, мастику (водку) и кофе. Затем настоятель свернул папироску, подал ее мне, сделал для себя другую и отправился опять к своим занятиям по хозяйству. Отдохнув немного с дороги, я отыскал отца П. и отправился с ним в церковь. Она начата императрицей

Еленой и окончена Константином между 327 и 333 годами по Р. Х. Епископ Кесарийский Евсевий в «Жизнеописании императора Константина» говорит, что храм был заложен стараниями св. Елены и назывался храмом пещеры Спасителя – «ecclesia Speluncae Salvatoris» (Кн. 3, гл. 41 и 43). Впоследствии император Юстиниан, возобновляя церковь, устроил при ней монастырь и увеличил несколько пещеру Рождества (Прокопий Кесарийский). Греческие монахи, однако же, настоятельно утверждают, что церковь была основана Юстинианом. Пред входом в храм, по всей вероятности, существовал обширный атриум, окруженный колоннадой, следы которой видим по настоящее время. В церковь ведет столь низкая дверь, что нужно наклоняться в пояс, проходя в нее. Внутри церковь представляет древнюю базилику; она разделена на пять проходов четырьмя рядами колонн коринфского ордена. Потолка нет. Некрашеные стропила из кедрового дерева искусной древней работы – на виду. Колонны покрыты изображениями святых, высокого, по уверению знатоков, достоинства живописи. Этих изображений, однако же, сохранилось немного. Исчезают также и древние мозаики на стенах, высоко ценимые художниками. Остатки их видны кое-где неправильными пятнами; остальное замазано штукатуркой и заделано. Главная часть церкви принадлежит грекам, остальные – армянам и католикам. В греческом отделе шла чистка и уборка: мели и мыли, обтирали и очищали во всех углах. Настоятель был тут же. Завязав вокруг пояса полы рясы и засучив рукава, он трудился наряду с другими. Мы прошли с отцом П. в алтарь. Показывая образ Рождества, покрытый богатой ризой и высланный из России одним из наших благочестивых вельмож, отец П. обратил мое внимание на отверстие в ризе, похожее на то, как будто бы в этом месте было что-то вырвано.

– Тут была звезда из камней, – объяснил он. – Нашлись святотатцы, которые думали, что она бриллиантовая, а она была простая, стразовая.

– Кто же это сделал?

– Бог их знает.

Осмотрев церковь, мы спустились в пещеру. Меня поразили лохмотья старой драпировки, висевшие с потолка, затканные паутиной, изъеденные пылью.

– Что это, – говорю я, – отец П.? Какое запущение в таком святом месте.

– Не наше, батюшка, здесь владение-то, общее. Как бы мы одни распоряжались, так не в таком бы виде все было.

– Да кто же препятствует вам пыль смести?

– Армяне, судырь, армяне… Это уже такой народ. С католиками мы еще сладили бы, а с армянами нельзя. Мы и рады привести бы все в порядок, а они говорят, что мы не имеем права хозяйничать, что это их право, а сами не сметают: так и остается!

Пещера действительно поражает запустением благодаря несогласию людей различных вероисповеданий, владеющих ею сообща. Расколотые и обезображенные иконы, пыль и грязь – остановят на себе чье угодно внимание. В подземных коридорах и пещерах находятся: алтарь в память избиенных Иродом двадцати тысяч младенцев, другой – во имя Евсевия Кремонского, пещера блаженного Иеронима и гробницы подвизавшихся в Вифлееме Павлы и Евстохии, римских матрон из фамилии Гракхов и Сципионов.

Невдалеке от Вифлеема существует так называемая Млечная Пещера, в которой, по преданию, часто отдыхала Божия Матерь, питая Божественного Младенца. Пещера эта иссечена в известковой почве, и женщины разносят во все стороны куски камней, отсюда взятых, приписывая им свойство увеличивать количество молока во время кормления грудью.

Далее следует арабская деревушка Бастур, в которой жили евангельские пастыри во время Рождества Спасителя (Пужула). Отсюда открывается прелестная Пастушеская Долина, где явившаяся пастырям звезда возвестила о великом для человечества событии. В пещере, служившей им, вероятно, убежищем от непогод, теперь существует поразительной бедности церковь, принадлежащая арабам-христианам.

Возвратившись в монастырь, я был приглашен «откушать что Бог послал». Отец П. был моим товарищем. Ему подали блюдо жареных улиток. Я попробовал одну, но не нашел ее по своему вкусу, и отец П. сказал, смеясь, что мне потому их не дали, что я недостоин этой монастырской пищи. Затем нам подали общие блюда: вареную цветную капусту, соленую рыбу, картофель, рис и, наконец, мне особо – яйца.

– Я, – говорю, – не ем яиц, ныне пост.

– Греки едят, так и вам разрешается, и тем более, что вы в пути, – отвечал отец П.

– Не монахи же, однако? – спросил я.

– Греки, – упирая на это слово, отвечал отец П., подмигнув мне в то же время.

После обеда мы уселись на софах и закурили сигары.

– Я вижу, что вы человек, видавший свет и людей, а потому буду говорить с вами откровенно, – завел речь мой собеседник. – Я болгар; жил двадцать лет в России, русским был обязан, и хотя теперь живу в греческом монастыре, но привыкнуть к грекам не могу.

– Почему же?

– Будто вы не знаете, что за народ – греки?.. Возьмем хотя здешних для примера. Что я вам рассказывал про звезду-то… Ведь свои, батюшка, выкусили… И что скандалу-то было! Настоятель заявил паше, обвинил прямо католиков; тот начал разбирать дело, а виноватый-то и открылся – свой, грек… Что денег стоило, чтобы потушить дело!.. А пред этим был настоятель, так того, во время службы, ножом пырнули. Поднялся шум, кричат: армяне! католики!.. А свой, батюшка, пырнул, грек пырнул, – открылось вскоре. Вот они какой народ, греки-то!