Синдикат
Шрифт:
— Бля… — вырвалось у Костина, что само по себе казалось удивительным, поскольку трестовик избегал всяческой обсценной лексики.
— Чего? — рявкнул Фирсов, лихорадочно щелкая тумблерами.
Стандартная номенклатура вооружения «Птеродактиля» насчитывала с десяток наименований, и в обычной ситуации винтокрыл имел хорошие шансы на победу. Однако здесь и сейчас оставалось надеяться лишь на спаренную ГШ-30-2, так что зенитный танк имел решающее преимущество. Однако имелись разные и неопределенные аспекты, способные качнуть маятник в ту или иную сторону. Начиная с загадки — насколько современная система управления огнем стоит на «Абрамсе»? Оптимизирована она для боя с воздушной целью или танк должен
— У клона же нет радио! — зло гаркнул пилот. Теперь выругался Фирсов.
Действительно, рации у Матвея не имелось, а значит, даже отплыв куда-нибудь, он не сможет вызвать экстренных медиков. Следовательно, придется забирать «мичуринца» от башни. Или все же бросить его.
Все произошло одновременно. Пронзительно пискнул тревожный звонок, мигнула красная лампа, указывая, что винтокрыл на прицеле. В полутьме индийской ночи, озаряемой светом пожаров на острове и огнями гигаполиса, сверкнула ярко-желтая вспышка, дробная, словно ее составили из пучка отдельных искр. Костин издал короткий и страшный звук, похожий на зубовный скрежет, объединенный с судорожным вдохом. Одновременно пилот бросил машину в пике, выполняя по десятку операций в секунду, от «рулежки» до сброса газа, чтобы гравитация помогла технике. «Птеродактиль» наполовину снизился, наполовину свалился к поверхности воды, и стальной ураган прошел над винтами. Зенитный «Абрамс» дал первый залп и промахнулся.
Вертолетчикам не нужно было переговариваться, чтобы действовать в унисон, как единый организм. Словно и не было десятилетий мирной, сытой жизни в окружении конторской мебели и техники, под защитой эшелонированной охраны. Костин и Фирсов, пилот и стрелок, играли, как оркестр из двух человек, выучивших каждый элемент каждой ноты. Комитетчик выжал газ и повел машину буквально впритирку к волнам по широкой дуге, так, что волны забрызгивали солеными каплями пушечную гондолу. Фирсов щелкнул переключателем, задав точку привязки для оружейной электроники — транспорт на воздушной подушке. Кресло оператора развернулось вместе с блоком управления вооружением, синхронно с оператором крутилась и орудийная установка под брюхом винтокрыла. Теперь катер можно было обстреливать вообще не глядя, просто нажимая кнопку, но Фирсов наклонился к прицелу, сжимая штурвал.
Пальцы обхватили пластмассовые рукояти мягко и в то же время жестко, как рука опытного фехтовальщика берет рапиру. Фирсов и чувствовал спаренную пушку как шпагу, готовую пронзать броню. Почему-то вспомнилось, что на советском винтокрыле расположение пилота и стрелка зеркально по отношению к американскому собрату, оператор сидит вторым номером, а не первым. Вспомнилось и тут же забылось, мысль растаяла в хладнокровной готовности к бою.
Второй залп «металшторма» снова прошел чуть выше. У зенитного «Абрамса» не было пушек в обычном понимании, их заменяли семь орудийных блоков, интегрированных в башню и способных независимо наводиться по вертикали. Семь на тридцать, всего двести десять стволов, в каждом пятнадцать зарядов с электровоспламенителями. Революционная схема позволяла развить чудовищную скорострельность, но и имела оборотные стороны. Перезарядить установку в полевых условиях было невозможно, и блоки не могли опускаться на отрицательный угол. Как и рассчитывал Костин, танк, установленный на катере, оказался не в силах достать винтокрыл, буквально прижавшийся к поверхности моря. Не хватало какой-нибудь пары метров.
Фирсов обстрелял транспорт короткой очередью в режиме автоматического сопровождения цели, скорее пробно, нежели рассчитывая на серьезные повреждения. Оператору нужно было «почувствовать» технику, вспомнить нужные ощущения, пробудить заново инстинкты охотника на бронированных мастодонтов. Вибрация спаренной пушки передавалась через корпус, заставляя дрожать каждую клеточку. Фирсов почувствовал, как во рту пересохло, а под сердцем словно замерз кусок
— Еще минута, может две! — завопил Костин, так, что Фирсов даже скривился. Слишком уж хороши были микрофоны, уши заболели.
Пилот не тратил слов, и так было понятно, что сейчас «LCAC 200» доберется до берега и полезет вверх, там расстрелять танк будет гораздо сложнее. Гораздо правильнее было бы утопить его сейчас вместе с катером. Не отрываясь от прицела, стиснув зубы, Фирсов перекинул рычаг и повел стволами, разворачиваясь на механизированном троне. Пляска зеленых теней на экране складывалась в мозаику, совершенно нечитаемую для неискушенного глаза и хорошо понятную для стрелка. Транспорт напоминал большую калошу с двумя импеллерами, он мчался по прямой к острову, разогнавшись до тридцати пяти узлов.
— С носа под углом, — приказал Фирсов, и, повинуясь руке пилота, винтокрыл помчался вперед, обгоняя транспорт.
Пока летательный аппарат заходил на оптимальную позицию, Фирсов опустошил первый «барабан», то есть снарядный контейнер, целясь по ходовой и кабинам управления. Шансы уработать «американца» были неплохие, однако «LCAC 200» слишком велик, к тому же модернизирован в направлении дополнительного бронирования. Одна за другой короткие очереди впивались в светло-зеленый силуэт, вышибая яркие вспышки, но без видимого результата. Фирсов хорошо представлял, что сейчас творится на транспорте — бронебойные снаряды дырявят переборки, крушат механизмы, убивают людей, в первую очередь штурмовую группу. Крики, брызги крови, мертвые тела, отчаянная ругань бойцов и экипажа, требования любой ценой уничтожить внезапную помеху.
С десантного катера азартно и зло отстреливались, пунктиры трассеров кромсали воздух, несколько зеленых нитей скользили по корпусу «Птеродактиля» — лазеры нащупывали оптику и глаза летчиков. По броне часто и противно колотило, будто попадали гравием или металлическими шариками, но броня пока держалась. Винтокрыл чуть сбросил скорость, заняв идеальную позицию — впереди и под углом к носу, так, чтобы одна из двух кабин оказалась между танком и вертолетом. Теперь «Абрамс» вообще не мог стрелять, зато «Птеродактиль» открыл шквальный и прицельный огонь.
Стрелка теплового индикатора прыгала в желтой зоне, пушка была на грани перегрева, запах сгоревшего пороха чувствовался даже в «Птеродактиле», но Фирсов раздолбал обе кабины и, кажется, сильно покромсал один из двигателей. Катер загорелся, но упорно двигался к берегу. Стрелок дернул рычаг, загремел скрытый за переборкой механизм перезарядки. Третий и последний «барабан» встал на место, лязгнул автомат подачи. Все шло к тому, что не понадобится никакой дуэли зенитчиков с летунами, катер просто уйдет на дно или сгорит.
— А вот сейчас я тебя… — зашепелявил Фирсов, прикусивший от усердия и адреналина язык.
Оператор приноровился к пушке и управлению, теперь он мог стрелять даже без электронной обработки изображения, по «голой» оптике или даже силуэту, который хорошо подсвечивался огнем. Фирсов оскалился и выжал пару миллиметров хода кнопки, готовясь к добиванию, а в следующее мгновение Костин бросил винтокрыл вбок и еще ниже, буквально чиркнув левым крылом темные волны.
Одной из причин, определивших принятие винтокрылов на вооружение, стала их «резкость» в горизонтальной плоскости. Толкающие винты подарили удивительные возможности по ускорению и торможению. Фигурально выражаясь, Костин втопил тормоз, и стрелок почувствовал, что у него сейчас оторвется голова. «Птеродактиль» потерял без малого шестьдесят узлов за три секунды, лишь это спасло его от полигонного расстрела сверху. Линия трассеров прыгала вокруг, как лазерный луч из космического боевика. Костин бросил машину в неровный зигзаг, сбивая прицел, а невидимый противник все еще обстреливал винтокрыл одной, кажущейся бесконечной очередью. Но резкое «торможение» сделало свое дело, противнику пришлось уйти выше, заходя на второй круг.