Синдикат
Шрифт:
Желудок одним прыжком оказался у Фирсова где-то в глотке, у корня языка. Предблевотная горечь заполнила рот, а сердце, кажется, споткнулось и пропустило удар. Но все это не имело значения в текущее мгновение. Чтобы постаревший организм и вестибулярный аппарат отреагировали на перегрузки, требовалось время, ничтожно мало, но все же требовалось. И в тот краткий миг между действием и последствиями Фирсов уместил Действие.
Оператор переключился на оптику, установленную непосредственно на пушке. Угол обзора был очень мал, однако, несмотря на переворот «вверх тормашками» и мгновенную смену координат, оператор удержал в голове трехмерную и непрерывно меняющуюся картину. Педали казались тугими, рукояти пульта казались
Время замедлилось. Горечь во рту, звон под черепом, усталость и просто тяжкий груз многих лет, все это было где-то рядом и одновременно в другой вселенной. Тихо-тихо, движениями едва ли не по долям миллиметра старый бюрократ навел прицельную марку на точку, где автоматический враг еще не был, но должен был оказаться через мгновение. Получилось слитное движение, которое захватило целиком «конструкцию», от вращающегося кресла до пальца, нажимающего кнопку. Все сразу, как у фехтовальщика, бросающего тело в глубокий выпад, от пятки толчковой ноги до острия рапиры.
Огонь. И взаимное попадание. Только у винтокрыла, предназначенного для непосредственной поддержки наземных войск, брюхо было забронировано в расчете на ствольные зенитки, поэтому очередь с автоматика рассыпалась по броне «Птеродактиля» снопами искр, а четыре тридцатимиллиметровых снаряда из ГШ-30-2 разнесли крылатую машину вдребезги.
Рывком, как гимнаст, раскручивающий молот, Костин вернул машину в нормальное положение и заложил крутой вираж, снова прижимаясь к воде. Пожилой вертолетчик дышал тяжело, как загнанная лошадь, и этот звук шумел в наушниках Фирсова как грохот морской бури. Несколько секунд вертолетчики одинаково часто глотали, стараясь унять тошноту.
— Твою ж мать, — выдохнул Костин. — Я так и в молодости не отжигал.
— Он мне сбил оптику с пушки, — коротко информировал Фирсов, делая большие паузы. — Но стрелять могу.
— Второй бак пробит, протектор старый и не тянет. Гидропривод шасси в жопе, придется вытягивать тросами — отозвался Костин, щелкая рычажками. Красных индикаторов, освещавших кабину адскими огоньками, стало чуть меньше. — Топлива на пятнадцать минут, охлаждение полетит через десять.
За кратким отчетом явно читалось «возвращаемся?»
— На равнине у Дижона бой вовсю кипит неравный! — дурным голосом проорал Фирсов строчку древней песни. — Там в засаде бронеполк бой ведет и ждет вертушек!
— Понял, — по голосу пилота было ясно, что Костин улыбается.
«LCAC 200» уже выползал из воды, гудя и свистя, он походил на огромного жука, что пытается забраться на край блюдца. Следовало отдать неизвестным злодеям должное, они упрямо шли к цели, не сворачивая и, тем более, не кидаясь в бегство. Интересным вопросом было — есть ли у них запасной вариант отхода, потому что один пропеллер уже вышел из строя и ярко пылал, как цирковое колесо, второму недолго осталось, и для катера остров «Правителя» определенно был последней остановкой.
Штурмовая команда покидала машину еще на ходу, разделяясь на самостоятельные группы. У налетчиков хватало оружия, в том числе тяжелые пулеметы на самоходных лафетах, но было ясно, что план строился на подавлении обороны артиллерией, так что лишнего с собой не тащили. Впрочем, хватало зенитного танка, который сам по себе считался за ПВО, батарею автопушек и пулеметный отряд.
Глава 27
Бетонная пыль забивала горло, «мичуринец» закашлялся, сплевывая
«Кто с кем воюет?» — подумал он. Это было непонятно, все было непонятно с того момента как гигантское тело башни содрогнулось, а снаружи раздался чудовищный грохот. Одно было ясно — все идет не по плану и становится только хуже.
Через выбитые ворота Матвей выполз наружу, задыхаясь от пыли. Было непросто, ракета не выбила стальные плиты, а вскрыла, как ребенок неподатливую банку консервным ножом. Кроме того частично обвалилось перекрытие. Пришлось рваться через лабиринт острого металла и камня, щедро удобренного осколками пластмассы. У «мичуринца» болело все, кровь пропитала брезент, так, что одежда прилипла к телу, словно костюм ныряльщика, дыхание тяжело рвалось наружу, заставляя морщиться от уколов сломанных ребер. Только перестроенная советскими генетиками физиология не давала клону свалиться в шок. Матвей остался без маски, сейчас его мог без усилий прикончить даже обычный милиционер или, с поправкой на географию, полицейский.
Искусственный человек хлопнул рукой, нашаривая пистолет-пулемет, и ощутил пустоту. Потерял, скорее всего когда пробирался через завал у входа. Обидно. И опасно. Матвей попробовал усмехнуться, вспомнив собственную браваду насчет коммерческих штамповок, но вместо улыбки получилось злобное и жалкое фырканье — кровь заполнила носоглотку. Да, с одной стороны верно, сторожевые клоны мертвы, а он еще жив. С другой, рабы «Правителя» оказались не так уж и плохи, чему служило доказательством печальное состояние победителя.
Все-таки удалось покинуть башню. Матвей отдышался, глотая воздух мелкими порциями, стараясь дышать пореже, огляделся и увидел, что остров, несколько часов назад представлявший идеал компактной технологической застройки, ныне превратился в огненный ад.
Матвей чуть не упал на четвереньки, но удержался на ногах исключительно силой воли, а не мышц. Остро пахло горелым камнем и сажей. По ушам колотили звуки выстрелов. Каждый сустав, каждая мышца жаловались болью, но диверсант упорно карабкался вперед, через завалы, горячий железный лом и черный дым. Брезент отличался хорошей прочностью, однако полуослепший Матвей регулярно цеплялся за торчащую арматуру и обломки, так что комбинезон светил прорехами, открывая израненное тело. Было жарко, ночь сама по себе выдалась душной, а теперь помогали пожары. Горячий ветер подсушивал кровь, стягивая кожу пленкой. Матвей прикинул, что сейчас вытяжка, позволяющая более эффективно отводить тепло от машин, станет работать против создателей, подтягивая огонь к башне. А может быть и нет… Неважно. Главное сейчас не сгореть самому.
Он в очередной раз упал и дальше пополз на четвереньках, надеясь не столкнуться с кем-нибудь из высадившейся группы. И снова поднялся, опираясь на какой-то флагшток или около того, в общем, на трубу, которая торчала под углом вверх. Шум вокруг изменился, теперь в общую какофонию вплелся рев чего-то авиационного и рявкающий грохот скорострельной пушки. Стрельба перемежалась странным звуком, высоким и болезненно-громким, словно кто-то на фоне шипения множества змей в один присест ломал пучок тонких сухих прутьев. Матвей брел вперед, считая условные метры — пять, шесть, может быть семь или даже восемь. На десятом искусственный человек упал на четвереньки, захлебываясь кровью и желчью. Он даже подумал с отстраненной грустью, что легкие таки все, но нет, измученный организм еще тянул.