Синдром удава

Витман Борис

Однажды она появилась в помещении почти в невменяемом состоянии и еле выговорила:

— Только что... меня ограбили. Вот тут вот — возле самой конторы... Их двое... Молодые ребята с ножами...

У нее выпотрошили сумочку, сняла часы. Я спросил, как выглядели грабители и в какую сторону пошли. Забежал в столярный цех, сунул в карман молоток, крикнул нашим ребятам, что побежал догонять грабителей и что нужна их помощь. На мой призыв тут же откликнулся кузнец Пашка. Вдвоем мы побежали в указанном Анной направлении. Полярная ночь в преддверии весны немного потеснилась, появились утренние сумерки. Вскоре я различил шагающего широким шагом человека. Приметы совпадали с описанием Анны. Я побежал быстрее, сзади чуть поотстал Пашка. Человек шел, размахивая руками, и не оборачивался. Расстояние между нами сокращалось. Улучив момент, когда его правая рука в махе оказалась сзади, я схватил

его за запястье и заломил. Парень рухнул на колени. Подбежал Пашка — в кармане задержанного мы обнаружили нож. Сомнений не осталось — это был один из грабителей. На вопрос, где его напарник, отвечать отказался. Мы повели его в направлении нашей конторы. Не успели пройти и сотни метров, как из сумрака появилось несколько силуэтов. Сначала мы решили, что это наши ребята идут к нам на помощь. Но это были не они... Еще мгновение, и мы с Пашей оказались в плотном кольце. Их было человек пять, в темных бушлатах, с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза ушанками. Лица почти не видны, только свирепые взгляды, ничего хорошего не обещая, устремлены на нас. Медленно подступая, они на ходу вытаскивали из рукавов и карманов кто нож, кто пику. Не знаю, кого из родных и близких вспомнил я в этот момент... Было ясно — это конец! Руки и ноги ослабели. Пойманный грабитель почувствовал, что его нс держат, и отскочил в сторону. Я вспомнил про молоток и отобранный нож, но понял, что любое движение только ускорит конец. Заточенной пикой вмиг пропорят насквозь... Дальше все было как во сне. Кольцо вдруг отпрянуло и исчезло. А из мрака уже появилась фигура в распахнутом полушубке и черном кителе. Это был вольнонаемный мастер столярного цеха Гусев и с ним еще несколько наших зеков. Появись они всего на две-три секунды позже — и опоздали бы... Но вместо того чтобы радоваться избавлению, мне вдруг стало обидно, что мы упустили грабителя. Он не мог уйти далеко, и я действительно увидел его. Он поднимался по насыпи железнодорожного полотна. Еще немного, и он скроется из виду.

Я догнал его, когда он уже спускался с противоположной стороны, снова применил прием — чуть не сломал ему руку. Он пытался вырваться, а когда не удалось, вцепился зубами в кисть моей руки (шрам на пальце остался на память). Потом мы привели грабителя в контору, обыскали еще раз и нашли часы, снятые у Анны. Гусев позвонил в спецкомендатуру и бандита забрали.

После этого происшествия Анна поглядывала на меня с удивлением и даже с любопытством. А в ближайший воскресный рaбочий день пригласила на свою территорию в конторском бараке и устроила маленький благодарственный банкет: на столе были бутерброды, в стаканах горячий чай. Для меня было очень дорого это проявление доброты и участия. Простое человеческое общение между зеками и вольными приобретало особенную ценность. Оно отодвигало кошмарную реальность, в которой подозрения, доносы, стукачество и слежка специально культивировались и поощрялись, где ненависть, подобно грязевой лавине, старалась поглотить случайно уцелевшие островки доброты и милосердия. Эта искусственно разжигаемая ненависть разлагала души, заставляла в каждом видеть врага, словно все вокруг было заполнено одними недругами.

В лагерных условиях выяснение отношений приобретало свои уродливые формы. С ними приходилось сталкиваться почти ежедневно. Ведь это и была сама действительность. Но об одном случае все же стоит рассказать.

Это произошло у меня на глазах. В плавильном цехе работала ремонтная бригада заключенных. Что-то не поделили. Трое погнались за одним по рабочим площадкам и трапам, загоняя его все выше и выше. По тому, как они за ним гнались, и по тому, как он от них убегал, было видно, что тут пощады не будет. Они загнали его на самую верхнюю площадку под перекрытием. Дальше уходить было некуда, оставалась только ферма, и он полез по ней, рискуя каждый миг сорваться. Но преследователей и это не остановило. С противоположных концов они так же полезли по ферме. Приближалась развязка. Преследуемый понял, что ему не уйти, посмотрел вниз, где как раз под ним остановился огромный ковш с расплавленным металлом, и, не раздумывая, с высоты прыгнул «солдатиком» вниз, прямо в ковш... И не промахнулся.

Причины этой трагедии мне не известны. Да и другие, кто был свидетелями, не проявили интереса. Слишком дешевой была там человеческая жизнь, и случаи жестокой расправы происходили довольно часто.

С Анной мы встречались почти каждое воскресенье. Конечно, это было очень рискованно для обоих. Даже обычное чаепитие могло окончиться расправой. Я как-то ее спросил:

— Зачем тебе этот постоянный риск?

Она ответила:

— К сожалению, нормальные люди здесь чаще встречаются і;рсди политических

заключенных И ссыльных, а этих борзых, как и уголовников, мне не надо.

В один из дней Анна не вышла на работу. Я не на шутку встревожился... Оказалось, она сильно простыла и заболела. Прошло несколько дней. Я знал, что она живет одна. Может быть, ей нужна помощь... Не мог придумать, как помочь ей. Выручил снова легендарный Сергей Абрамов. Он решительно произнес: «Пошли!»

Опять, как тогда в ресторанном походе, мы беспрепятственно проплыли через вахту и вместе заявились к Анне домой. Она обомлела от неожиданности — уж больно испугалась, что нас отправят в штрафной лагерь за побег из зоны. К счастью, и на этот раз все обошлось. Вот бывает так, даже в полной безысходности, в лагерном мире случаются чудеса.

40. «58-ю» — под землю, с глаз долой!

Сперва робко, а потом все настойчивее по лагерю поползли черные слухи. Пришел приказ: всю 58-ю статью собрать в спецлагеря и загнать под землю — в шахты, рудники — с использованием только на общих работах, лишить права переписки и предоставить лагерному начальству полномочия продлевать подошедший к концу срок заключения. Год паскуднейший из худших — 1951-й!

Взволновались не только зеки, приказ наносил серьезный ущерб всему металлургическому комбинату. Вскоре тревожные слухи подтвердились.

Вызвали на этап с вещами первую партию. В нее вошла 58-я с большими сроками, от двадцати лет и выше, с довесками: ссылкой после отбытия срока, поселением, лишением прав. Спустя некоторое время, последовала вторая партия. В нее отобрали тех, у кого сроки были от пятнадцати до двадцати лет. В эти дни все мы жили тяжким ожиданием вызова на этап. Во многих цехах работа остановилась. Производство лишилось многих ведущих инженеров, специалистов, начальников цехов, смен, руководителей групп и проектов. Фактически это был удар по мозговому центру комбината. Началась обычная бестолковщина, сумятица, аварии.

Прошло еще несколько дней, и стали подбирать всех остальных, осужденных по 58-й статье, с «пустяшным» сроком — десять лет.

Так прекратил свое существование 6-й лагпункт — этот крохотный островок просветлений среди обширного архипелага мрака. Островок, с еще не до конца подавленной способностью мыслить, как-то действовать, жить, где сохранялись остатки нормальных человеческих отношений, не всегда доступных даже для тех, кто находился по другую сторону колючей проволоки, на так называемой свободе, в мире искусственно созданного единомыслия, холуйства, предательства и лжи.

Я попал в лагерь, обслуживающий две угольные шахты. Одна, внекатегорийная, то есть сверхопасная по взрыву метана и угольной пыли, другая — второй категории взрывоопасности.

Поскольку вольнонаемные горные мастера, начальники участков и смен теперь не должны были работать совместно с заключенными, возникла необходимость заменить их зеками. В лагере организовали курсы горных мастеров. В числе «курсантов» оказался и я. Преподавателями были опытные инженеры, большинство — бывшие заключенные. В программу обучения входили такие дисциплины, как геология, системы горных разработок, вентиляция, буровзрывные работы, электротехника, горные машины и другие. Занимались по восемь часов с перерывом на обед.

Тут мне очень не хватало моих проверенных друзей: нас всех рассовали по разным гулаговским дырам.

В этом лагере, как, впрочем, и в других, было много литовцев, латышей, эстонцев. Как правило, это были добросовестные трудяги, просто не умевшие делать что-либо кое-как. Такой уж, видно, это народ — разумные, деловые. Среди них мне ни разу не довелось встретить вора, стукача или хотя бы лагерного придурка.

Первым моим новым другом в этом лагере стал литовец Ионас Беляускас. Открытое спокойное лицо, чуть наивный взгляд голубых глаз — в них он отражался весь, без утайки. На таких, как он, можно положиться. Ионаса вместе с другими, «сактированными по инвалидности», должны были в следующую навигацию отправить на материк. У него была уже третья стадия туберкулеза легких. Ему трудно было ходить самому за баландой, и я обычно приносил котелок на двоих в барак. Так из одного котелка мы и ели. Ионас часто останавливался, чтобы передохнуть, и я ждал, пока он снова соберется с силами, а то было бы не поровну. Помню, сколько признательности было в его глазах. Но не за то, что я накормил его или вместе с ним выдерживал паузу (он уже был равнодушен к еде), а за то, что ел вместе с ним из одного котелка и не боялся заразиться. А я как-то даже не придавал этому значения. Цена жизни была здесь слишком ничтожна. Ионас показал мне фотокарточку сестры и сказал, что если бы мы выжили и чудом оказались на свободе, я обязательно должен был бы приехать к ним в Литву.