Sindroma unicuma. Finalizi
Шрифт:
– Не уезжайте, пожалуйста!
– схватила его за руку.
– А... как же Радик? Вернетесь к нему?
– Нет. В местах, откуда я родом, принято кремировать и не цепляться за конкретные места упокоения.
Его ответ неприятно поразил. Получается, мне не удастся приехать к Радику и поговорить с ним. Куда ехать, если могилы нет?
– То есть? В каких местах так принято?
–
– Вам чужда кремация и развеивание праха? Считайте сию странность моей верой... моей религией... Мы приходим в этот мир и, прожив жизнь, отмеренную судьбой, уходим. Неважно, куда. Главное остается вот здесь, - приложил он руку к груди.
– И вы так просто... что с западного побережья...
– пролепетала потрясенно.
Моим начальником оказался человек, живший когда-то там же, где и моя мама, а я не догадывалась. Он мог знать её. Как тесен мир!
– Эва Карловна, уверен, вы порядочная девушка и не устроите нездоровую сенсацию, - сказал архивариус.
– Хотя в моей биографии нет особых тайн. В анкете, которую заполняют при трудоустройстве, расписано достаточно подробно.
И Штусс рассказал историю обычной жизни невидящего в мире висоратов. Он излагал скупо, но мне хватило воображения, чтобы дорисовать детали.
Швабель Иоганнович родился на побережье. Его отец умер, когда мальчику не было и года. Позже мать очаровала приезжего мелкого чиновника, прибывшего в каторжанский край с плановой ревизией и, благодаря беременности и скорому замужеству, сумела вывезти сына с побережья. Младшему брату Штусса, родившемуся на Большой земле, не передалась по наследству способность видеть волны, а вскоре отчим развелся с матерью, оставив той скромные алименты. Можно сказать, Швабель Иоганнович добился определенных высот, получив работу в висоратском ВУЗе, будучи невидящим. В силу возложенной ответственности мужчина получил clipo intacti* и дефенсор* на законных основаниях, что считалось большой удачей для слепого. Брат Штусса погиб во время пожара на работе, оставив молодую жену с маленьким ребенком на руках. Так, заботой Швабеля Иоганновича стали подрастающий племянник и вдова, потому что иных родственников не осталось. Мать успела покинуть этот мир.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Ирадий получил дефенсор*... заслуженно, - рассказывал деликатно архивариус, называя племянника по-взрослому: "Ирадий".
– Мы гордимся... гордились им, - поправился он.
– Но судьба, одаривая меньшим, забирает гораздо больше.
Не удержавшись, я порывисто обняла Штусса и приложилась к его
– Ирадий рассказывал о вас... Я рад, что у него такой хороший друг... был, - запнулся мужчина.
– Не уезжайте!
– прижалась с отчаянием. Он часть - Радика. Не хочу отпускать. Не могу. Еще столько не сказано!
– К сожалению, никак. Документы поданы, заявление подписано ректором. И Марина согласилась поехать со мной... Марина - мать Ирадия, - пояснил архивариус.
Я решила, что между вдовой младшего брата и Штуссом имелась симпатия более глубокая, чем родственные чувства, но мужчина развеял предположение.
– Кроме Марины у меня никого не осталось. С семьей не сложилось, как и у нее, потому что она до сих пор хранит верность брату. Да ведь я не упрекнул бы, познакомься она с кем-нибудь. В наше время женщине трудно выживать в одиночку. А теперь и якоря на Большой земле не осталось, - сказал он, подразумевая Радика.
– Ни близких, ни родных. Марина тоже не видит волны. Как и я.
Как и я!
– завопил голосок.
– На новом месте и дышится легче, - сказал архивариус с запинкой.
– Уже поздно начинать новую жизнь, но и старую хочется завершить достойно. Так что поедем. Я же из тех мест в шесть лет уехал, но они снятся до сих пор. Зовут.
И мне снятся! И меня не отпускают! Приковали намертво.
Не выдержав, я вскочила, и, схватив сумку, бросилась из архива. Слезы застилали глаза.
На ощупь поползла вдоль стены и забилась в ответвление коридора, в темный закуток. Съехала по стене и, сжавшись, обхватила себя. Швырканье, всхлипы и хлюпанья вклинились в сонную тишину туннеля.
Родственные души... Простить... Отпустить... Оторвать.
Не могу и не хочу. Но нужно.
Потому что останется в сердце. Навечно.
И взрыв произошел.
Я заревела - громко, в голос, навзрыд. Выплакивала всё то, что копилось день за днем после гибели Радика. Мне следовало сделать это еще тогда, у машины скорой помощи, но сердце послушно замерзло, а боль продолжила пульсировать, отравляя ядом под ледяной коркой.
Захлебываясь плачем, я не заметила, как темнота замерла, насторожившись, и поползла ко мне - обнимая, обволакивая, утешая.