Синеволосая ондео
Шрифт:
– Да... ты больше похожа на кирью, – кивнула Рави. – Ты сбежала из дома?
Они завернули за угол высокого лабиринта из подстриженной живой изгороди.
– Нет, – покачала головой Аяна. – Хочешь знать правду? Я действительно не актриса. Я ушла из дому за любимым, чтобы найти его. Его увезли от меня.
– Из дому за любимым! – ахнула Рави, прикрывая рот. – Ничего себе, какая ты смелая...
– Я не смелая. Я просто иду к нему, шаг за шагом, день, ночь, и дорога не кончается.
–
– Ты же видела нашего Леарта. Если тебя принимают за мужчину, дорога становится чуть безопасней.
Рави смотрела на неё с восхищением.
– А ты ходишь по улице, переодевшись в мужчину? Вот так, не в пьесе?
– Бывало. Я, правда, больше похожа на парня, чем на мужчину, но из-за моей фигуры выглядит даже чуть лучше, чем у Чамэ.
– Вот это да, – восхитилась Рави, но тут же погрустнела. – Хотела бы я быть такой смелой и решительной... Я стесняюсь даже смотреть... а ты ушла из дома!
Аяна вспомнила, как она стеснялась смотреть. Ей было знакомо это чувство. Всё, что говорила эта кирья, она тоже переживала когда-то. Лёгкая грусть коснулась её, и захотелось приободрить Рави.
– Знаешь, мы все стесняемся, кирья Рави. Но когда ты понимаешь, что твоя любовь может ускользнуть, если ты не сделаешь хотя бы один маленький шаг или не поднимешь глаза, то всё меняется. Одна моя подруга подошла к парню, сказала, что он ей нравится, и вот они уже женаты.
Она не стала рассказывать про шаги, отпечатавшиеся кровью на снегу, когда она шла к своей любви, но имела в виду и их.
– Но нам даже смотреть толком нельзя, – воскликнула Рави, вдруг краснея, и зажала рот.
Аяна глянула на Линету, и та едва заметно закатила глаза, вздыхая, а потом повела взглядом в сторону. Аяна глянула туда и заметила за поворотом лабиринта темноволосую голову парня, которого уже видела мельком среди зрителей, а потом за столом. Она снова взглянула на Линету, и та еле заметно удрученно кивнула головой.
– Очень жаль, – сказала Аяна. – Не представляю, как признаться, если нельзя ни говорить, ни смотреть.
Рави ушла, вежливо и грустно извинившись, а Аяна поднялась наверх, к Кимату. Килин сидела там и развлекала его игрушками.
– Слушай, мы с девушками вечерком собирались немного посидеть с бутылочкой вина. Спустишься к нам? – сказала она. – Мы недолго. После нашего вина не болит голова, – подмигнула она.
Аяна подумала о том вечере, когда сидела с девушками в сарае. Она посмотрела на Килин и вдруг загадала: если их кир тоже скажет или сделает что-то мерзкое, то она никогда больше не поверит ни одному клятому киру в этом мире.
– Я могу ещё и
– О! Бери! Давай так, сейчас ты уложишь ребёнка, и позже, когда все гости разойдутся по комнатам, мы за тобой зайдём.
– Килин, а этот колокольчик, он только в одну сторону работает? Ты не можешь с нижнего этажа дёрнуть, чтобы здесь зазвенело?
– Я приду за тобой, – расхохоталась Килин. – Не засыпай.
Кимат давно уже спал, и её тоже начало клонить в сон, когда Килин прибежала, тихонько ступая мягкими башмаками по тонким коврам.
– Мы собрались. Пойдём! Маленький не проснётся?
– Нет. Если не будут стучать в дверь, он не проснётся.
Девушки сидели у большого стола, с явным нетерпением ожидая Аяну. Маленький бочонок из угла переставили на стол, и Аяне дали стакан с вином, пододвигая стул.
– Нам очень понравилось. Завтра будет ещё?
– Да. Мы покажем ещё одну пьеску. Она короче.
– Расскажешь нам, каково оно – вот так, постоянно в дороге?
Вино было сладким и немного терпким. Оно слегка кружило голову. Девушки слушали, то вздыхая, то хихикая.
– Но пуще всего меня убивает стирка. Я ехала с малышом за спиной, и не всегда успевала остановиться и выпустить его из керио. Ох, если бы вы знали... Если бы вы только знали! – жалобно рассказывала Аяна. – Дайте мне залить горе. Это было невыносимо.
– Сочувствуем тебе всей душой... Сыграешь нам?
Аяна сыграла пару грустных мелодий, подоткнув под струны рубашку Конды, и светлая печаль, смешавшаяся с дымом от светильников, плескалась над столом, в глазах девушек и в их стаканах.
– Очень красиво.
Они посидели ещё немного. Аяна погружалась в воспоминания, всё дальше, всё глубже, омываемая светлыми волнами памяти, разбавленными светлым вином. Память вернулась в долину, проплывая, как незримое облако, над склонами, над дворами... Над затоном. "Фидиндо" стоял там, в круглой раме снежных берегов, окрылённый её руками и руками её друзей, мачты высились в холодное зимнее небо, стремясь к звёздам, к тёмной бездне, отражавшейся в ряби затона, и песня летела над водой, песня, которой Конда звал её прийти.
– Девушки, а кто-нибудь из вас знает такую песню?
Аяна взяла смычок и занесла его над струнами.
Дверь распахнулась, и Аяну резко потянуло наружу.
Она всматривалась в кружащуюся перед глазами темноту, подставляя ноги, чтобы не упасть, пытаясь разобрать, кто это пришёл, схватил её за запястье, и куда, в конце концов, её тащат. Наконец один из настенных светильников, слегка кружась, услужливо позволил разглядеть, кто же уверенно шагал впереди, так настойчиво увлекая её за собой.