Синий краб
Шрифт:
— Зинаида голосит. Аж за квартал слыхать. — Тимка встал и поднял с песка свою куртку. — Подождите, я не надолго…
Зинаида гладила платье. Она не оглянулась, когда Тимка вошел, только сказала.
— Достукался? Теперь тебе будет…
Тимка не знал, как и до чего он «достукался».
— Что будет?
Зинаида послюнявила палец, попробовала, горячий ли утюг, и будто по афише прочитала:
— Лекция на тему «Методы воспитания в семье». Часть первая: доклад о благотворном влиянии ремня на характер трудновоспитуемых
Тимка не знал за собой никакой вины. Понял однако, что отец опять грозится отлупить. А за что?
— Ты, Зинка, объяснила бы по-человечески…
— Папа объяснит.
Тимка не торопясь сел на подоконник, сунул руку за спину и неслышно поднял шпингалет. Слегка надавил локтем раму: легко ли открываются створки. Потом равнодушно спросил:
— Наябедничала?
— Очень нужно!
«Не ябедничала. Да и не о чем», — ронял Тимка.
Отец вошел и хмуро бросил с порога:
— Явился!
Тимка пожал плечом: явился, ну и что?
— Ты у меня поужимайся! — загремел отец. Думаешь, ничего не знаю?! Ты с кем компанию водишь?!
— С кем?
— Захожу я в магазин, — продолжал отец, обращаясь уже к дочери, — а Лизавета, продавщица здешняя, меня поздравляет: «С гостем вас, Вадим Петрович». — «С каким, — говорю, — гостем?» — «Как с каким! А сынок-то вы для кого бутылку румынского покупал? Сказал, что вы послали, гость, мол, приехал аж из самой Москвы. Мы вообще-то детям не продаем алкогольный товар, да тут, думаю, ладно, мы люди знакомые…» Так какому ты гостю бутылку покупал?
— Рабочие попросили, — сказал Тимка, — равнодушно качая ногой. — Ну… соврал я в магазине, а то не дала бы…
— Какие рабочие?
— Те, что на плотах работают.
— Ну и что? Выпили они?
— Не вылили же…
— А это? — Вадим Петрович вынул из-за спины длинную бутылку с красно-золотистой наклейкой. — Я под крыльцом нашел, где ты свое барахло хранишь! Молчишь теперь?
Он поставил бутылку на пол и шагнул к Тимке.
Тимка толкнул спиной раму и вывалился в пыльные лопухи.
Ребята ждали Тимку на старом месте.
— Отец бутылку нашел, — сказал Тимка.
Все вопросительно молчали.
— Ну и что? — не выдержала Римка.
— Ну и все…
— Ты бы объяснил ему.
— Ему объяснишь. Он сразу за ремень…
— А ты?
— Катапультировал из окна.
— Катапультировал! — Римка сморщила веснушчатую переносицу. — А бутылка? Лучше бы эти деньги на кино истратили.
— Дура ты рыжая, Римка, — сказал Тоник, который вообще-то ругался редко.
— Я?! Дура?!
— Хватит вам! — крикнул Тимка.
Петька пригладил свой аккуратный чубчик и осторожно спросил:
— Тима, сегодня ничего уже делать не будем?
— Не будем. Поздно уже.
— Тогда мы домой. А то заругают.
Петька увел Кляксу. Римка встала.
— Я тоже пойду. Мне «Золотую цепь»
— Да чепуха все это. Иди…
Тимка и Тоник остались вдвоем. Тимка свел белесые брови и смотрел в землю.
— Отлупит? — с горькой прямотой спросил Тоник.
— А черт его знает.
— Давай я пойду с тобой. Вместе все расскажем.
— Чего ему рассказывать! Он теперь наверняка уже снова кирной…
Тоник поковырял полуботинком влажный песок.
— А раньше он… не бил?
— Когда мама была, даже не грозился. Да и потом… А с прошлого года пить начал. И злой бывает часто. Как распсихуется, я убегаю.
— А потом? Навсегда ведь не убежишь…
— А он все забывает, как примет сверх четвертинки. Они долго пробыли на берегу. Солнце уже спряталось за крыши Заречной слободы. С воды потянуло зябкостью, запахло сырыми плотами и дымом береговых костров. Самоходки у дальних причалов зажгли сигнальные огни.
— Пойдем ко мне ночевать, — предложил Тоник.
— Не… Зинка забеспокоится. — Тимка помолчал и добавил. — Завтра все равно спустим «Спартака».
— Это ничего, что парус полосатый, — сказал Тоник.
— Ничего.
Ни отца, ни Зинаиды дома не было. Тимка выключил электричество, тихонько разделся и залез под одеяло. За окном на столбе горел неяркий фонарь, и свет его крошечной точкой отражался в погасшей лампочке. Тимка долго смотрел на светлую точку, потом задремал. Сквозь сон он слышал, как у пристани басовито вскрикнул буксир. Ему ответил тихий сигнал рожка: наверно стрелочник трубил на пристанских путях.
Тимка видел из-под опущенных ресниц, как, словно повинуясь сигналу рожка, яркая точка на лампочке выросла и разгорелась. А бросала на стены голубоватый отблеск. А потом совсем сделалось светло, и Тимка понял, что уже утро. Солнечные лучи ударили в окна, ставшие широкими, как ворота. В раскрывшихся створках тихо звенели стекла.
Но вдруг свет потускнел, пожелтел, и Тимка вздрогнув от непонятного страха, открыл глаза.
Он увидел отца.
Над столом покачивалась лампочка в обгорелом газетном абажуре. Ее отражение искрой дрожало на темном стекле бутылки. Отец стоял, опираясь одной рукой о край стола, другой — о спинку стула и тяжело смотрел на Тимку.
— Пришел все же, — глухо сказал он. — Может, сейчас и поговорим?
Тимка напрягся под одеялом. Был он сейчас маленький и беспомощный. Стрельнул глазами по сторонам. Дверь оказалась запертой, окно загораживал отец.
— Кому купил бутылку-то? — спросил он.
Тимка облизнул сухие губы и промолчал.
Вадим Петрович оттолкнул стул и выпрямился. Стул покачался и со стуком встал на четыре ноги.
Тимка посмотрел мимо отца, в простенок, где висел вырезанный из журнала портрет Лермонтова. За спиной у Лермонтова, вдали, белели Кавказские горы.