Синтраж. Том 1
Шрифт:
И всё же, если ты спросишь меня о моей неспособности отступить, то я не смогу ответить так, чтобы тебе понравилось. Тут нет проблемы, которую стоит рассматривать. Моя позиция будет ближе к тому, что я просто решил так сделать. Но только не надо приписывать ко мне эти отвратительные словечки о гордости, чести и желании что-либо доказать. Мне нечего доказывать: это никогда не приводит к чему-либо хорошему…
В прошлом у меня было множество моментов, когда хотелось отступить, сдаться или же просто отдохнуть. Вероятно, даже ты иногда бралась за дело, которое не могла довести до конца. Из-за лени, хотя нет, никто не признает лень причиной своего решения. Скажем, у тебя не было достаточно свободного времени. Хм. Тут фишка не в том, что нужно иметь силу воли, чтобы заставлять себя
Для меня концепция отношения людей к лени выглядит ошибочной. Лень — это не слабость. Она сильна, невероятно сильна, слабым же является человек. Лень показывает нам изо дня в день, насколько мы слабы и мы виним её за это. Но стоит ли? Желание отдыха спасает нас от переутомления — лень куда более материальна, чем пресловутая любовь. Хотя бы потому, что она постоянна. Это неотъемлемая часть нас самих, что дарует нам наркотический эффект отдыха. Её не нужно проклинать или ненавидеть. С ней бессмысленно бороться, потому что рано или поздно ты сломаешься. Её нужно принять, полюбить так же, как и любую другую часть себя. Только не стоит прикрываться этим как оправданием того, что ты стал её рабом. С ленью можно договориться, лень можно обмануть. Хотя бы потому, что она — часть тебя, а себя люди обманывать не переставали. Главное — не обманываться тем, что ты можешь её одолеть…»
***
Нужно было вставать. Нужно было оторвать себя от прохладных объятий пола. Нужно было сфокусироваться на одной единственной цели, что заставит тебя упереть ладони в пол и все свои силы и эмоции направить на то, чтобы вопреки желанию гравитации оторвать себя от поверхности. Сантиметр за сантиметром, бесконечно мучительным подъёмом, когда бессилие учит тебя новому пониманию жизни, когда руки трясутся, отказываясь подчиняться воле, что уже готова проиграть … Мальчишка встаёт, утирая с лица кровь. Он не помнил, как он это сделал, и сколько времени это могло занять. Мальчишку мучает тошнота, ноги подкашиваются, голова идёт кругом… безумно хочется спать… а перед ним всё так же выплясывает бездумное создание, что всегда готово к очередному раунду. Парнишка не может сдвинуться с места, и Варфоломей решает атаковать первым
Тренировки во всём своём разнообразии сплетались в единую нить тяжёлых будней. В скором времени ученик уже не видел большой разницы между стоном растущих мышц от воздействия повышенной гравитации и скрипом суставов во время гимнастической растяжки. На самом деле развитие гибкости он не любил больше всего. Потому что и работа с утяжелителями и с манекенами была ограничена количественным исполнением. Растяжка же, по сравнению с остальными днями насилия над своим телом, была бесконечной мукой бездействия. Но так было надо. Ему нужны были максимально эластичные мышцы. И ему нужен был отдых. И как же наставник не мог не объединить эти две функции? Тем не менее, ученик продолжал тянуться к обозначенной цели. Ему нужно было как можно скорее закончить подготовительный этап тренировок и окунуться в мир реальной силы…
Ноги — основа всего. Нужно было до слёз бессилия отрабатывать шаги, пока устойчивость и баланс не превратят тебя в непоколебимое продолжение окружающего мира. Икры — скорость. Поясница — устойчивость и скорость. Объединяем икры и поясницу, для преодоления пределов способностей уклонения и перемещения. Руки — сила, руки — защита, руки — оружие. Пальцы — жизнь, пальцы — смерть. Тренировать по отдельности каждую часть своего тела. Тренировать всё своё тело за раз. Не тренировать тело. Тренировать разум, дух, восприятие… Всё это было одинаково сложно. Всё приносило свои плоды. Было сложно. Очень сложно. Но ученик нашёл способ продолжать, нашёл способ вставать по утрам. Главное — увидеть происходящее под правильным углом. Ему не нужно было хотеть этого делать. Не нужно было лишний раз визуализировать результаты своей деятельности. Он просто обманул себя. Тренировки должны были стать чем-то естественным. Нельзя было оглядываться на количественный результат. Как приём пищи,
Глава 17. Финал. Смертельные пляски
Мальчик-раб, вероятно, только что стал свидетелем самого невероятного зрелища в своей жизни. Поэтому он не сразу понял, что победители собираются убить проигравшего. А когда понял, то хотел закричать во всю силу, чтобы они этого не делали… Но не успел: в ангаре появился ещё один человек, казалось бы, вполне обычный человек, но при его появлении и непобедимый монах и смертоносный хантер утратили уверенность в своей победе. Ребёнок заметил, как свисающий с троса авинец поспешил залезть обратно под потолок ангара. Юный зритель уловил только одно слово — офицер.
«Что же произошло? Явилась новая угроза? Спасение?»
Мальчик упустил момент, когда полуголый монах атаковал офицера, но когда заметил — не смог оторвать взгляда от картины, сотканной из элементов неуловимых движений, мелькающих ударов и невероятных прыжков.
Хантер же в это время вёл себя весьма странно: он дёргался в подобии танца, то уклоняясь непонятно от чего, то отбивая невидимый рабу удар. Каждый раз, как кросс пытался приблизиться к лежащему возле стены остролицему мужчине, ему что-то мешало. Что-то защищало приговорённого к смерти, и ребёнок не сразу понял, что именно…
***
Искусство первое — танец ветра, техника летучей обезьяны. Ума прыгает и наносит отточенные удары ногами. Раз, другой, третий — Кристо успешно уклоняется от первого и блокирует последующие два. Монах вложил всю силу в последний удар, четвёртый, которого, как правило, никто не ожидает. Извернуться в падении и используя гибкость суставов ударить сверху, за секунду до касания поверхности пола — голову офицера отбрасывает ударом, но этого явно недостаточно.
Кун Антис в этот момент бьёт по организатору, намереваясь отрубить голову за раз — что-то свистит, и кросс-хантер в последний момент отскакивает, ощущая, как возле головы на невероятной скорости пролетает маленький снаряд. Ещё свист, и охотник рефлекторно разрубает второй такой же брошенный офицером снаряд — хируановый шарик с сантиметр диаметром.
«Невозможно! Во время битвы с тем безумным ублюдком он умудряется швырять в меня снаряды, только чтобы защитить преступника? И что за сила у этих бросков?»
Ума Алактум тоже всё правильно понял и разозлился от мысли, что противник умудряется сражаться на два фронта. Воспылал Ума Алактум, змей же девяти искусств собирается воспользоваться выгодой своего положения.
Судья Чак уклоняется от удара ноги и в развороте бьёт своей, одновременно бросая в хантера очередную дробинку. Монах сгибается, спасаясь от удара, и тут же бьёт сам, стараясь оставаться на средней дистанции и понимая, что проигрывает офицеру в скорости. Кун блокирует новый снаряд. Ума ускоряется, доводя своё тело до предела. Безостановочно мелькают удары. Ударить — уклониться — ударить. Хантера отвлекают как старые раны, так и осколки, засевшие в спине после предыдущего взрыва — он не может сосредоточиться на атаке и только отражает всё новые и новые порции хируанового изделия.
Монах поддаётся азарту, доходя до черты, после которой невозможно остановиться, и вынуждает офицера забыть про остальной мир. И вот уже судья и участник превращаются в единый поток насилия, больше неспособные избегать ударов и вынужденные отбивать их ценой крепости своих костей. Юноша непредсказуем в своей безумной радости, офицер — опытен и не использует лишних движений.
Ума рассекает пальцами грудную мышцу Кристо. Зря. Кристо ударом ноги сносит Уму со своего пути — монаха отбрасывает к стене, и юноша, кашляя, понимает, что, несмотря на блок, рёбра должно быть треснули.