Синтраж. Том 1
Шрифт:
— Этот день когда-нибудь кончится? — вздыхает Ума. — Раньше я только этого от тебя и ждал, но сейчас… сейчас я боюсь, что стану пацифистом.
И снова рык, и снова лезвия поют. Ума прыгает. Ягуар в погоне за летучим лемуром — серповидные клинки пытаются достать порхающего монаха. Колесо, рондад, твист — Ума продолжает движение, избегая ударов Куна, что в купе с болью от ран всё больше злит охотника. И эта звериная ярость не позволяет увидеть, куда стремится попасть Змей.
И змей девяти искусств достигает нужного места, приземляясь возле столь ненавистного его телу меча. Пальцы с трудом сжимают рукоять «жнеца». Хантер прыгает, чтобы в прыжке, используя весь вес тела, ударить по остановившейся
Кун измотан и мешкает с атакой. Юноша пользуется моментом, заставляет себя двигаться. Разворот, свист — кросс отпрыгивает на одних инстинктах. Ещё, перехватить рукоять, ударить сверху-вниз — зверь уходит в перекат. Меч отскакивает от пола, и монах использует отдачу для разворота. Кун прыгает, ступая на рассекающий воздух меч — Ума выпускает рукоять. Серповидные клинки с двух сторон бьют по незийцу — Ума выгибается, пропуская над собой лезвия и ударяя ногой по локтю противника. Воин роняет один из мечей, и юноша, не колеблясь, хватает оружие. Зверь рычит, Змей улыбается — братья-клинки мчатся навстречу друг другу. Один удар, одна воля. Серповидные изделия с ослепляющим звоном выбивают искры друг из друга. Сила столкновения выбивает мечи из рук противников. Кросс бьёт локтем — монах падает, ударяя хантера под колено. Кун заваливается, Ума вскакивает, бьёт ногой в голову. Воин ставит блок, но его всё равно отбрасывает.
Лицо Умы заливает кровь, ладони стёрты до кровавых мозолей, тело усыпано кровоточащими порезами, ссадинами и синяками. Внутренности всё ещё схватывают мучительные спазмы, а усталость такая, что забываешь о том, что значит двигаться.
Кун еле стоит, истекая кровью не меньше противника и выдыхая кровавые пары. Зверь внутри охотника хочет только одного — уснуть. Но нельзя, пока враг ещё дышит. Пока на арене не останется только один. Арене? Да какая разница.
Ума понимает, что нужно использовать искусство лианцуань, чтобы обездвижить зверя,но не может. Собственное безумие решает проявиться, прорываясь сквозь угасающее сознание смертельно уставшего человечишки. Осталось ещё одно желание, что не потонуло в пучине бессилия. Желание завершить всё как следует, утолив свою жажду крови…
Безумцы кидаются друг на друга, в желании разорвать стоящего напротив противника, чего бы это ни стоило.
Между ягуаром и змеёй вклинивается огненная саламандра — судья Чак отбрасывает нерадивых участников друг от друга.
— Лежать! — рявкает Кристо, и участники лежат, не в состоянии подняться чисто из физических соображений.
В головах у них что-то гудит, и мысли проясняются.
К троице подходит ребёнок.
— Вам нужно выслушать, что он скажет, — говорит офицер, хотя, у лежащих всё равно нет выбора.
— Не волнуйтесь, — говорит мальчишка, — ваш снайпер держит меня под прицелом, и если он ощутит, что я пытаюсь на вас воздействовать — убьёт не колеблясь. Таковы были условия разговора.
— И как же он тебя уболтал? — Ума смотрит на судью.
— Ну, основной довод состоял в том, что если бы я продолжал считать его угрозой, то некому было бы вас остановить, чтобы вы не поубивали друг друга. А я не настолько упёртый, чтобы спорить ценой жизни других людей.
— Ну, я бы этого кросса за человека не считал, — устало улыбается юноша…
017
«Ты, вероятно, уже успела определить с десяток стандартных психических расстройств. Но поверь мне, если это недуг, то я сочувствую здоровым. Да и вообще покажи мне здорового человека, и я предположу, что ему просто удалось тебя обмануть. Но это всё не важно, это всё банальная ерунда. Я не стану действовать вопреки эгоизму и просто продолжу говорить о себе…
Мне
Всё просто. Проигрышем будет только один расклад — моя смерть. В остальных случаях я собираюсь выудить максимум пользы из сложившейся ситуации. Жаль, конечно, что я подвергся ожиданиям победы со стороны моих союзников. Тем не менее, я сам хочу победить, так что сделаю всё возможное…
Надеюсь, не случится ничего непредвиденного… Хотя если ты это сейчас слушаешь, вероятно, что-то непредвиденное всё-таки случилось. Ох, только бы я ошибался, уж лучше так…»
***
Они стояли над обрывом. Уставший ученик и его всезнающий наставник. Наставник, которого мальчишка видел всего раз. Но сейчас лучший из учителей стоял рядом и был именно таким, каким бездарный ученик его и запомнил.
Прочный уступ под ногами заканчивался бездонной пропастью. Обрыв, в котором приверженцы символизма были готовы увидеть абстракцию множества жизней. Но это было не важно. Важным являлось только сказанное наставником и ничего больше:
«Ты должен прыгнуть… — говорил он, — а когда прыгнешь, то все свои силы направишь на то, чтобы не закрыть глаза. Я буду рядом, поэтому не позволяй страху себя убить».
Мальчишку трясёт, он не думал, что будет так страшно. Тем не менее, он находит в себе силы встать на край уступа. Слишком страшно, страшно до безумия, когда каждая клеточка тела вопит о неправильности происходящего. Хочется развернуться и убежать домой. Хочется залезть под термо-одеяло и пробыть там всю оставшуюся жизнь. Но нельзя. Надо прыгать. Надо. Только он может это сделать. Учитель не сможет столкнуть его в бесконечно холодную бездну. Он должен сам на это решиться.
Хуже всего было то, что прыжок — лишь малая часть от того, что ему предстояло сделать. Мелочь, ерунда, всё равно, что зайти в дверной проём, главное событие всё равно находится за дверью. Ученик безуспешно раз за разом пытался обмануть себя тем, что это обыденная тренировка из его обыденной жизни, что для страха нет причин, что это так же естественно, как и дышать.
Мозг не верил. Логика не принимала. Тело не подчинялось.
В бездну разум, в бездну логику, в бездну тело…
Мальчишка делает глубокий вдох. Закрывает глаза. Открывает глаза. Прыгает…
— Поздравляю, — неделей ранее не без сарказма говорил ему наставник, — ты наконец-то готов к настоящим тренировкам.
Кислая мина ученика лучше любого ответа передаёт мысли несчастного по поводу «настоящих тренировок».
— Не бойся, — спешит успокоить учитель, — это не значит увеличение нагрузки, это совсем другое кино…
Мальчишка падал. Падал неправильно, некрасиво — совсем не так, как было надо. Чувство падения, подобно когтистой лапе хватает внутренний стержень и выдирает его с корнями. В какой-то момент безумного кружения ученик понимает, что обмочился. У него так и не получается разомкнуть веки, не по своей воле.