Синяя Борода

Воннегут Курт

* * *

Когда я посетил ее палаццо после войны, она показала мне полотно, преподнесенное ей мэром Флоренции. На нем был изображен расстрел ее покойного мужа фашистами, прямо перед концом войны.

Картина была выполнена в том же самом стиле коммерческого китча, в котором работал Дэн Грегори, и в котором был, и остаюсь, способен работать и я.

* * *

Ее представление о собственном месте в этом мире, посреди Великой Депрессии, в 1933 году, раскрылось для меня, как я теперь понимаю, в одном разговоре между нами. Мы говорили о пьесе Генрика Ибсена

«Кукольный дом». В то время как раз вышло новое издание в библиотеке для чтения, с иллюстрациями Дэна Грегори, мы оба прочли ее и решили обсудить.

Самая убедительная из иллюстраций Грегори изображала самый конец пьесы. Главная героиня, Нора, выходит за дверь своего уютного дома, покидает своего мелкобуржуазного мужа, своих детей, своих слуг, заявив, что ей необходимо найти себя в мире, прежде чем она сможет стать настоящей женой и матерью.

* * *

Такой у этой пьесы финал. Нора не собирается больше терпеть насмешки над своей невежественностью, беспомощностью и незрелостью.

Вот что сказала мне Мэрили:

– А мне кажется, это не финал пьесы, а как раз ее начало. Нигде не сказано, как у нее получилось выжить. На какую работу могла рассчитывать тогда женщина? У Норы не было ни опыта, ни образования. Жилья и денег на еду у нее тоже не было.

* * *

Разумеется, Мэрили находилась в точно таком же положении. Как бы жестоко ни обращался с ней Грегори, за дверью его уютного особняка ее ожидали только голод и унижение.

Через несколько дней она объявила, что решила эту загадку.

– Это подделка! – сказала она, явно довольная собой. – Ибсен приделал такую концовку для зрителей, чтобы они могли уйти домой довольными. У него не хватило смелости показать настоящий финал, которого требуют все остальные события в пьесе.

– Чего же они требуют? – спросил я.

– Она должна покончить с собой, – сказала Мэрили. – Причем немедленно – броситься, скажем, под трамвай, не дожидаясь занавеса. Вот в чем логика пьесы. Никто никогда не ставит ее в таком виде, но логика именно в этом.

* * *

Изрядное количество моих друзей покончили с собой, но я так и не научился видеть за этим драматургическую необходимость, которую разглядела Мэрили в пьесе Ибсена. То, что эта необходимость от меня ускользает, опять же указывает, скорее всего, на поверхностность моего участия в жизни настоящего искусства.

Вот список, состоящий только из моих друзей-художников, причем достигших, или вот-вот собиравшихся достигнуть, значительного успеха в своей области.

Аршиль Горки повесился в 1948-м году. Джексон Поллок в пьяном виде обмотал свой автомобиль вокруг дерева на обочине пустынного шоссе в 1956-м. Это произошло как раз накануне того, как моя жена и дети меня бросили. Еще через три недели Терри Китчен выстрелил себе в рот из пистолета.

Когда мы еще жили в Нью-Йорке, я, Поллок и Китчен, все трое – изрядные пьяницы, были известны в таверне «Под кедром» как «Три мушкетера».

Вопрос на засыпку: сколько мушкетеров осталось в живых? Ответ: я один.

А, вот еще: Марк Ротко, набив аптечку таким количеством снотворного, что хватило бы убить слона, изрезал себя до смерти ножом в 1970-м.

Какой же вывод следует из столь ужасающих проявлений смертельного недовольства окружающим миром? Вот какой: некоторым людям, в отличие от прочих, к каковым прочим отношусь и я, и Мэрили, чрезвычайно трудно угодить.

Как сказала Мэрили о Норе из «Кукольного дома»:

– Ей надо было остаться, и крутиться, как получится.

19

Во вселенной нет почти ничего, кроме того, во что мы верим – и неважно, основана ли эта вера на фактах. Тогда я верил, что человеческое семя, не будучи извергнутым, перерабатывается в здоровом мужском теле в сущность, делающую нас сильными, веселыми, смелыми и талантливыми. Дэн Грегори тоже в это верил, как и мой отец, как и американские вооруженные силы, организация бойскаутов и Эрнест Хемингуэй. Поэтому я разжигал в себе эротические фантазии, связанные с Мэрили, и даже вел себя время от времени так, будто я ухаживаю за ней, и все исключительно для того, чтобы увеличить количество семени, которое преобразуется затем в благотворные составляющие.

Я долго шаркал ногами по ковру, а потом разряжал накопившееся электричество на Мэрили, заставая ее врасплох – дотрагиваясь до ее шеи, или щеки, или руки. Просто порнография какая-то.

Кроме того, я подговорил ее тайком уходить со мной из дома и делать то, что привело бы Грегори, узнай он об этом, в совершенную ярость – посещать музей современного искусства.

Впрочем, в половом смысле я для нее представлял собой не более чем надоедливого приятеля. Она была влюблена в Грегори, а он к тому же предоставлял нам обоим возможность беззаботно пережить Великую Депрессию. Не надо забывать о главном.

Но тем временем мы неосторожно подставились под чары опытного обольстителя, против которых оказались бессильны. И когда мы осознали, насколько глубоко запутались, бежать было уже поздно.

Понятно, кого, или что, я имею в виду?

Музей современного искусства.

* * *

Теория о превращении неистраченного семени во вселенские витамины даже находила подтверждение в моих достижениях. Бегая у Грегори на посылках, я находил способы попадать из одного места в другое на острове Манхэттен, известные разве что крысам в канализации. Мой словарь обогатился впятеро, потому что я выучил названия и узнал предназначение всех важных деталей разнообразных организмов и машин. Самым же волнующим достижением было для меня вот что: я выполнил безукоризненно точную живописную копию мастерской Грегори всего за шесть месяцев! Кость была на ней костью, мех – мехом, волос – волосом, пыль – пылью, сажа – сажей, шерсть – шерстью, ткань – тканью, орех – орехом, дуб – дубом, шкура – шкурой, железо – железом, сталь – сталью, старое – старым, а новое – новым.