Синяя Борода
Шрифт:
– И куда мы теперь пойдем? – спросил я.
– Куда кто теперь пойдет?
– Мы.
– То есть, вдвоем храбро покинем эти гостеприимные стены, держась за руки, с улыбкой на лице? Готовый сюжет для оперы, тебе понравится.
– Оперы?
– Прекрасная и опытная любовница великого художника, который вдвое ее старше, соблазняет его подмастерье, почти годящегося ей в сыновья, – пояснила она. – Их связь раскрывается. Они изгнаны и принуждены искать свое собственное место в мире. Она уверена, что ее любовь и
И ведь именно так бы оно и случилось.
* * *
– Ты уходишь, а я остаюсь, – объявила она. – Я скопила немного денег, тебе их хватит на пару недель. Тебе в любом случае пора было уходить. Ты здесь слишком удобно устроился.
– После того, что только что случилось, как же мы можем расстаться? – спросил я.
– На это время все часы остановились, – сказала она, – а теперь они снова пошли. Ничего не было, забудь.
– Как это – забудь?
– А вот так. Я уже забыла. Ты еще ребенок, а мне нужен мужчина, который мог бы обо мне заботиться. Дэн – мужчина.
Озадаченный и опозоренный, я поплелся к себе в комнату. Там я собрал свое имущество. Она не вышла меня проводить. Я понятия не имел, в какую комнату она пошла, чем занималась. Меня не провожал никто.
И на закате дня святого Патрика в 1936 году я покинул этот дом навсегда, даже не оглянувшись на горгону, украшавшую парадную дверь Дэна Грегори.
* * *
Первую самостоятельную ночь я провел за углом, в приюте Содружества Юных Христиан. От нее я не получал никаких известий в течение четырнадцати лет. Я решил тогда, что она испытывает меня, ожидая, что я сказочно разбогатею, вернусь и отберу ее у Дэна Грегори. Мое воображение рисовало мне эти картины примерно с месяц, а то и два. В рассказах, которые иллюстрировал Дэн Грегори, подобное случалось на каждом шагу.
Она, стало быть, отказывается меня видеть, пока я не докажу, что достоин ее. Когда Дэн Грегори от меня избавился, он как раз работал над новым изданием «Короля Артура и рыцарей Круглого Стола». Мэрили служила ему моделью для Джиневры. Я должен был добыть ей Грааль.
* * *
Великая Депрессия очень скоро объяснила мне, что я ничего и никогда в жизни не достигну. У меня не хватало средств даже на собственное жалкое пропитание, на крышу над головой, и я, нищий среди нищих, нередко оказывался в очередях за бесплатным супом и на ночлежных нарах. Библиотеки давали мне возможность одновременно получить образование и отогреться, и я читал так называемые «великие» романы, стихи и хроники, а вместе с ними – энциклопедии, словари и новинки из области самосовершенствования: как в Америке всего добиться, как учиться на ошибках, как нравиться незнакомым людям, как преуспеть в бизнесе, как продать кому угодно что угодно, как вверить себя руце Божьей и перестать тратить время и силы на пустое беспокойство. Как правильно питаться.
Будучи продуктом своего времени, и питомцем Дэна Грегори, я все увеличивал свой словарный запас, знакомился
* * *
И пока я шатался по Нью-Йорку, исполненный знаний и способный их так элегантно изложить, но при этом одинокий и, как правило, голодный и замерзший, до меня, наконец, дошла жестокая шутка, притаившаяся во главе всей американской индустрии самосовершенствования: смысл образования вовсе не в учености – учили-то в лучших университетах как раз чему-нибудь и как-нибудь. Истинная ценность университетов в том, что они предоставляют пожизненное членство в уважаемой искусственной семье.
* * *
Родители мои принадлежали к естественным семьям, и немаленьким, которые считались уважаемыми среди армян в Турции. Я же, родившийся в Америке, вдали от всех остальных армян, если не считать родителей, в конце концов был принят последовательно в две семьи, вполне уважаемые, хотя, конечно, далеко не столь общественно значимые, как Гарвард и Йель:
№1. Офицерский состав вооруженных сил США, во время войны, и
№2. Художники абстрактно-экспрессионистической школы, после окончания войны.
23
Ни в одном из тех мест, куда я когда-то приходил с поручениями от Дэна Грегори, на работу меня не взяли. Я, конечно, не могу ничего доказать, но подозреваю, что он выставил меня перед ними самовлюбленным, бесчестным, бездарным и так далее. В этом он был прав. К тому же рабочих мест и так не хватало, так с какой стати хозяева стали бы тратить их на армянина – существо, настолько непохожее на них самих? Предоставим армянам самим заботиться о своих безработных.
И в самом деле, именно армянин пришел ко мне на помощь, пока я за стакан кофе рисовал шаржи для всех желающих в Центральном Парке – причем армянин не российский и не турецкий, а из Болгарии. Родители вывезли его во Францию, в Париж, когда он был еще младенцем. Они, вместе с ним, присоединились к процветающей, полной жизни армянской общине в этом городе, столице мирового искусства того времени. Как я уже упоминал, мои родители, вместе со мной, тоже стали бы парижанами, если бы жулик Вартан Мамиконян не перенаправил нас в Сан-Игнасио. Настоящее имя моего спасителя было Мкртич Куюмджян, но во Франции он превратился в Марка Кулона.