Сирингарий
Шрифт:
Откинул кое-как, поспел углядеть: обернулся беглец, и башка у него не простая. Одним белесым шаром, а где лицо, там крес косой, красный, намалеван. Попялилось чудо без глаз и будто срозь землю пало.
Кинулся Сивый — на пустое встал. Как сгинуло. Повертелся, принюхался. Будто и не было, и нет.
Почесываясь, обратно вернулся.
— Что за притча...
Мясо бросили — дикое, кабанье. Напластали, нарезали. Рядом же уложены были ветки-палки, да ветошь, да тряпки, да жилы. Будто початок вязали: мясо животное на дерево
Сивый поскреб в затылке, гадая, к чему такая затея. Плюнул бы, а и оставлять не следовало — и чаруше ведомо, что оборванные кудесы без хозяина своей жизнью жить начинают.
Что мог, разломал, огнем бледным залил. От соли кожа горела, зудела. Сивый в студенце вывалялся, но до конца от почесухи не избавился. Так и вернулся к лугару, злой да будто паршой поеденный. Вышел к тыну — омер.
Дудки-трубки блестели цветом, каждая по-своему. Свет от них шел чудесный, переливчатый, а вместе с ним — музыка. Слыхивал кнут, что о таком вот диве дурачки сказывают, но не думал, не гадал, что и он в одну упряжку с ними попадет.
— Да ну ладно, — прошептал, на свет щурясь, — да не может того быть.
Про зуд забыл, заторопился. Нешто — думал — обваду какую навеяло. Подошел ближе, пощупал даже. Нет, не сгинуло, не отползло в бездонницу. А тут еще рядом зашевелилось и Сивый метнулся на шорк кошкой, схватил.
Пискнуло человечьим голосом.
— Не губи, дяденька!
— Ты чего здесь дыблешь? Заняться нечем?!
Сперва думал — пацан. Разобрал, что девка, только в портках и шапке мужицкой. Висела, ножки поджала, зажмурилась. Чисто заяц.
Отпустил.
— Вы же... вы же тоже это видите-слышите, дяденька кнут?
Сивый фыркнул, проворчал:
— Какой я тебе дяденька, возгря...
Девчонка же глаза на дудки таращила. А потом быстро-быстро поползла, схватила оброненную плашку, и давай пальцами малевать. Сивый сперва со стороны пялился, затем подошел — любопытно ему стало. Наклонился.
Девка сопела-старалась, язык даже высунула. Малевала.
Подняла на кнута глаза, ойкнула.
— Баско, — оценил кнут, качнулся с пятки на носок. Голову к плечу склонил. — Тебя как звать-то, плодь людова?
— Маря, — девчонка шмыгнула носом, тараща глазища, — а вас?
— Сивый. — Кнут подумал-подумал да спросил. — Слышь-ко, ты ведь тоже музыку разбираешь?
— Она и разбудила. Я в узле учусь, горошинкой у Молота-бойца... Краски тру, мастерю-починяю. Атя послал. Давно дома не бывала, но раньше за тыном такого не помню.
Кнут же отшагнул, пальцем поманил.
— Поди, Маря. Штуку покажу.
***
Варда сощурился, спросил тихо, с расстановкой:
— И какову штуку ты ей показывал?
Сивый пхнул друга в грудки.
— Шалишь! Или я совсем без понятия, цыплят елдовать? Поплясали мы с ней, я ей пару узоров отдал. Хорошая девка вырастет. Глянь вот, что мне поднесла. — Достал из-за пазухи темные
Варда опустил плечи и отпустил Сивого.
— И ничего невместного не зачуял?
Сивый руками развел.
— Чего чужачка по ночи пришла? Любушка чья-то?
Варда вдруг помрачнел. Потер переносицу.
— Пойдем. Есть у меня одна мысль, проверить надобно.
У дома Акулины Варда сразу с задов зашел. Пригляделся к окнам, на корты встал, поводил ладонями над землей.
— Пушину спрашивать будешь? — спросил Сивый.
— Придется. Травы живой нет, так хоть ивень поспрашиваю...Ночью как раз мороз хватил, должен был доглядеть-запомнить.
— Добро. А я тени попытаю. Дом, чую, на человековой саже стоит. Жииирная — сласть! Чай, жарко в таком яриться-еться, как в домовине греться, а? — и засмеялся, зубы показывая.
Ушёл-убрался. Варда же снял с пояса зуб, порезал ладонное мясо. Сложил руки лодочкой, перелил туда, как в чашу, руду.
Выдохнул длинно, языком чуть крови коснулся. Выдох обернулся белым облаком, пушиной сел на алое зеркальце.
Варда запел-заговорил:
— Как заря-сестрица зорит, так девка снег полет, как галка летает, так ивень-братец всё видит, да всё знает. Где кость лежит, где вода столбом стоит, где кровь кричит, где зверь рычит — мой спрос, твой ответ.
Подернулось зеркальце морозным покровом, точно простая криничка. Варда смотрел — видел. Складывались узоры, рассказывали. Вот шагнули в дом две фигуры, затворили за собой дверь. Вот к окну качнулась тень, не разобрать — мужская, женская ли. Стояла там долго, все видела. Вот попятилась, а к дому другая подкралась — таясь, воровским обычаем. Тоже сунулась к окну, углядела да отпрянула. Пождала-потомилась, да и прочь убралась.
А прежняя вернулась, и не пустая. Показал ивень, что в руках у тени белой ровно куколка маленька. А той куколке тень возьми да оборви волосы. Скребнула ногтями раму, пристукнула сердито кулаком в окно. Сгинула.
Задумался Варда. Опустил голову, смутно улыбнулся.
Сивый обошел жилище, хмыкнул, кинув взгляд на разворошенную постель. Густо, терпко пахло недавним сопряжением. Посмотрел в угол, царапнул каблуками половицы. В ответ зашуршало в подполе, ударило в стену со стороны кухоньки.
Кнут опустился на лавку.
— Ну? — сказал. — Долго шкериться будем? Сама выйдешь или на крюках вытащить?
Вновь застучало, заскрипело протяжно.
— До трех считаю, — Сивый опустил руку, уронил плетку. Раскрылись клювы у жадной говорушки. — После не обессудь, гарница, по бревнышку домик твой раскатаю. И печь не пожалею:дуну, плюну, в пыль развею. Ну?! Раз. Два...
Вскрикнуло по-птичьи. Из угла выпала сажей вылепленная фигура. Постояла так и пошла, неловко выворачиваясь, к кнуту. Тот смотрел, играя говорушкой.