Сирота
Шрифт:
– А зачем он огненников туда посылал? – после несколько затянувшейся паузы, спросил царь.
– Слухи разные ходят, – пожал плечами князь Мстиславский. – Поговаривают, что у татар минувшим годом отбили гривенку или более редкой и очень дорогой краски, годной для икон ценных. Но это болтают. Мало ли что они еще болтают?
– Так и есть, – усмехнулся царь, – люди любят болтать попусту.
– Прости Государь, – вполне искренне произнес Мстиславский и, отступив на шаг, припал на одно колено.
– Сам-то что думаешь? – жестом подняв его, спросил Иоанн.
– Не понятно все как-то. – чуть помедлив, ответил князь. – Если бы дело было только в краске, то зачем митрополиту
– Уж не думаешь ли ты, что митрополит может быть причастен к волнениям?
– Нет, упаси Господь! – воскликнул князь и истово перекрестился. – Но какое у него там дело? Поговаривают, что этого доверенного человека, по возвращении видели с протопопом Сильвестром.
Иван грозно сверкнул глазами. Но промолчал. Князь Мстиславский же к этому вопросу более не возвращался.
Вечером же того царь уже отправил в Тулу еще одного человека со свитой. А также навестил митрополита в его обители, чтобы поговорить на отвлеченные темы. Мало ли он о чем-то проговориться?
Так и оказалось…
– Государь, – осторожно произнес митрополит, – Всевышний явил вновь чудо, и открыл перед Матерью-церковью в удивительном блеске свое величие. Посмотри, – сказал он и, осторожно достав из небольшого сундучка Андрейкину лампу, поставил ее на стол.
– Что сие? Лампада особая?
– Ты как всегда прозорлив не по годам. – улыбнулся митрополит. – Погляди, – промолвил Макарий и поднес к фитилю лампы свечку. И спустя несколько секунд огонек лампы, в несколько раз более яркий, чем у обычной лампадки, бодро плясал на конце толстого фитиля.
– Дивно, – вполне искренне ответил царь, наклонившись к совершенно неказистой глиняной лампе. – Таких же мне с десяток поставить в седмицу сможешь?
– И больше смогу, Государь. Много больше. Но есть у меня одна просьбишка малая. Повели токмо Матери-церкви такие лампы делать. И каждую десятую мы тебе в казну станем передавать.
Иван внимательно-внимательно посмотрел на митрополита, вспоминая слова князя.
– И все? Только это?
– О! И этому мы будем безмерно благодарны. – произнес Макарий и извлек из сундучка проект грамоты составленный чин по чину. Оставалось только печать Государеву на нее поставить да подпись.
– Хорошо, – ответил Иван свет Васильевич и забрал с собой проект грамоты, которую подписывать сразу не стал. Он решил немного подождать, заинтересовавшись вопросом. Ведь по всему выходило, что лампа эта из Тулы или, во всяком случае, как-то связана с поездкой огненников туда…
Глава 8
1553 год, 25 мая, Тула
Андрейка прикладывал все усилия для того, чтобы предотвратить свой брак и найти другой способ примирения. А мириться следовало. Так как родичи Петра играли ключевую роль в той сотне, вместе с которой и воевал Прохор. А теперь и он будет, без всякого сомнения.
Пробовал парень, но ничего не получалось.
Особенно все стало кисло после того, как в Тулу заявился второй дед Андрейки со своей командой поддержки. И тут уже родственники Петра стали проявлять основную инициативу с целью примирения. Испугались или нет, но конфликтовать этой объединенной шайкой-лейкой потеряли всякое желание. Это с одиночкой можно было побороться и, в конечном счете, дожать его без привлечения лишнего внимания, отомстив за гибель Петра. А вот с этими «бандитскими рожами» из Коломны не хотелось связываться ну вот вообще никак. И главное – ради
А мнение парня?
Да кого оно интересовало?
Формально старшим в роду у него считался дед по отцу, и он имел право поженить его по своему усмотрению. Он вообще имел очень много прав. В том числе и регулярно его колотить на вполне законных основаниях. По сути дед мог даже имущество Андрейки отжать. С определенным скрипом, но мог. И он даже пригрозил ему как-то, что если парень станет противится его воле, то…
Хуже того – сватом парня стал аж цельный князь, пусть и мелкого пошиба, подвизающийся первым воеводой Тулы – Григорий Иванович Темкин-Ростовский. А отказывать князю было до крайности неуместно. Тем более, что он напросился еще и в посаженные отцы.
Андрейка пытался брыкаться. Но после того, как дядя Фома сломал ему об спину черенок лопаты за неуважительное общение с дедом, поубавил прыть. Обидно. Хотелось тогда схватиться за саблю. Но, во-первых, это родственники, во всяком случае, они себя ими считали. Во-вторых, справится с этими зубрами он вряд ли смог бы. Во всяком случае, со всеми сразу. А в-третьих, парень сумел ощутить горечь согласия с этими людьми.
– Ты на меня обиды не держи, – похлопывая по ушибленной спине тогда произнес Фома, присаживаясь рядом. – Да и нравишься ты мне. Славный воин вырастешь. Но деда нужно уважать. Он и так тебе прощает многое. Понимает, как тебе тяжело пришлось.
Парень тогда промолчал.
Лишь желваками поиграл и промолчал. Встал. И с огромным трудом сдержал желание испытать свою судьбу, достав саблю. Хотя это желание было настолько отчетливо и настолько ярко, что все присутствующие это заметили.
– Правильно, – кивнул тогда дед Степан.
– Молодец, – вторил ему дед Семен.
Причем оба это сказали с совершенно серьезными лицами.
Что именно «правильно» и в чем он «молодец» Андрейка так и не понял, но с тех пор стал держать определенную дистанцию со старшими родственниками. Не из-за того, что испугался. Нет. В такие моменты в нем закипала ярость, вперемежку с гормонами и он себя едва контролировал. О каком тут страхе вообще в такой ситуации могла идти речь?
Дело было в другом. Андрейка вдруг и сам осознал – что это головорезы, рожей которых можно было пугать матерых бандитов из 90-х – его родственники. Причем не в том формате XX–XXI века, а по-настоящему. Так что он на самом деле не сам по себе, он не одинокий волк, а часть стаи, готовой за него убивать. Не потому что он такой хороший и замечательный. Не потому, что в нем их кровь. А потому что они считали его частью своей стаи [71] . А значит любой, кто на него покуситься – виновен в покушении на них.
71
Клан в данном случае не уголовный, а родовой, и принадлежность считалась по родству. По сути оба деда оказались заложниками положения, опасаясь того, что начнут болтать, будто бы они не могут защитить своих. Своих по крови. Что в свое время обеспечило относительно спокойную жизнь Прохору. Ибо если бы он был на самом деле одиночкой, то в Туле бы получил максимум статус послужильца, ибо находили бы способы «стричь купоны» и не давать подняться. И какие-нибудь перспективы у него имелись бы только в самых-самых отдаленных и горячих фронтирах вроде Путивля или еще не основанного Воронежа.