Сиротка. В ладонях судьбы
Шрифт:
– Мне это было совсем несложно. В детстве я ухаживала за коровой своих соседей Маруа. А потом они купили эту лошадь. С тех пор я начала ее чистить и кормить. Мы с Шинуком хорошие друзья. К тому же я хорошо себя чувствую в подобных местах. Аромат соломы и свежего сена вызывают во мне приятные воспоминания.
Она гладила Шинука, не решаясь посмотреть на Овида. Только что она видела на его лице такое выражение любви и желания, что до сих пор ощущала дрожь во всем теле. «Он, конечно, не красавец, но сколько обаяния! – говорила она себе. – Я чувствую
Но ее муж был далеко. Молодая женщина, лишенная нежности и удовольствий, неосознанно реагировала на влечение, которое испытывала к Овиду.
– Я вас оставлю, – выдохнула она. – Думаю, мне лучше отправиться спать прямо сейчас, без ужина. Вы правы, я очень устала.
– Моя мать обидится, если вы не разделите с нами ужин. Но поступайте как знаете, Эрмина.
Она вышла, ничего не ответив, что выдавало ее волнение больше, чем какая-нибудь безобидная реплика. Овид это заметил. «Господи, что я натворил! Полюбив эту женщину, я поклялся, что она никогда об этом не узнает. Но теперь, я думаю, она все поняла».
С мрачным видом он прижался щекой к боку Шинука. Вот уже три года он бережно хранил образ Эрмины, вспоминая ее улыбку, звук ее голоса, когда она пела. Днем он запрещал себе думать о ее теле, о соблазнительных губах, но ночью он мечтал о том, как прикасается к ней, целует…
«Послезавтра мы вытащим Киону из пансиона и все будет кончено, – сказал он себе. – Мама не так уж права: мне пора снова жениться».
Сельвини окинула Эрмину пристальным взглядом, как только та вошла в комнату.
– Вы промокли! – воскликнула она. – Не нужно было выходить без куртки. Этот дождь – предвестник снега.
– О нет, только не сейчас! Мой сосед из Валь-Жальбера утверждает, что октябрь будет солнечным.
С этими словами она снова села в углу у камина, скрестив руки на коленях. Несмотря на свое взволнованное состояние после инцидента на конюшне, ее мысли вновь вернулись к Кионе. «Я ни на секунду не забываю о тебе, моя маленькая сестренка! Надеюсь, послезавтра мы наконец-то будем вместе. И я перестану чувствовать себя слабой и глупой».
Она вздохнула спокойнее, отнеся волнение, охватившее ее при близком контакте с учителем, на счет усталости и нервозности. «Что ты хочешь, моя Киона? Наше сердце иногда играет с нами злую шутку. Позже ты это поймешь. А может, уже знаешь».
Овид, вошедший в это время в дом, застал ее погруженной в свои мысли. Она показалась ему такой красивой, со слегка склоненной головой, большими голубыми глазами, наполненными грустью, что он не смог сдержать вздоха. Мать бросила на него подозрительный взгляд.
– У тебя были какие-то проблемы на конюшне, сынок? – сухо поинтересовалась она.
– Никаких, мама, я просто устал.
– Ужин будет скоро готов. С таким парнем, как ты, нам не выбраться из нужды. Ты тратишь
– Мама, прошу вас, перестаньте жаловаться. У нас осталось десять овец, и в этом году они принесли ягнят. У нас есть молоко, я делаю сыр.
– Но масла-то у нас нет. А вы, мадам, на что вы живете в отсутствие вашего супруга?
Овид зажег керосиновую лампу и начал расставлять на столе тарелки и приборы. Внезапно Эрмине стало стыдно за свою обеспеченную жизнь и неистощимое богатство ее матери, которая всегда была готова потратиться на комфорт для своих близких.
– У меня есть сбережения, – призналась она тоном, в котором сквозило замешательство. – К тому же я работаю.
– Эрмина – оперная певица, мама, – отрезал Овид. – Это уважаемая профессия, приносящая солидный доход. Вы смущаете ее своими бесконечными расспросами.
Сельвини Лафлер изумленно оглядела гостью с головы до ног. Затем более мягким тоном добавила:
– Оперная певица? А я решила, что вы секретарша. Ну-ка, спойте нам что-нибудь!
Застигнутая врасплох, Эрмина не знала, как ей выбраться из затруднительного положения. Ей совершенно не хотелось петь. Ей казалось неуместным делать это в доме с угрюмой обстановкой, где скончалась супруга Овида. К тому же она считала себя в трауре по Тале и очень тревожилась за Киону.
– Мне очень жаль, мадам, но я не смогу.
Затем она вспомнила о том, что говорил ей Овид три года назад: «Мне кажется, артисты, даже когда им грустно, должны петь или играть комедию, чтобы отвлечься от своих забот».
– Впрочем, после ужина я попытаюсь, – добавила она, не сводя взгляда с молодого учителя. – Если это доставит вам удовольствие.
Эрмина обращалась к Сельвини, но ему хотелось надеяться, что она будет петь только для него. Ужин был молчаливым и быстрым. Картошка оказалась недоваренной, а сало, разделенное на три части, было очень жестким. На десерт вдова достала железную коробку с печеньем.
– С горячим чаем оно восхитительно.
Овид не заводил никакой беседы, видимо чувствуя себя неловко в присутствии матери. В комнате было темно и прохладно. Атмосфера казалась настолько тяжелой, что Эрмина все-таки решила спеть какую-нибудь арию из оперетты и отправиться спать.
– Этим летом в Квебеке, – с улыбкой сказала она, – я играла китаянку в «Стране улыбок» Франца Легара. Невозможная история любви, как это часто бывает в кино и театре.
Она тут же пожалела о своих словах. Овид мог увидеть в них намек, и его мать тоже.