Сиротка. В ладонях судьбы
Шрифт:
– Боже правый! Я ни разу в жизни не была в театре! – воскликнула Сельвини. – Странная вы женщина: болтаете что вздумается, не заботясь о приличиях.
– Мама, прошу вас! – не выдержал Овид, который, похоже, испытывал невыносимые муки. – Я ведь приносил вам журналы и держал в курсе событий! Ручаюсь, если хорошенько поискать, мы обязательно найдем фотографию Эрмины в одной из газет, которые вы храните.
– Милый мой! Если твоя подружка знаменитость, я не понимаю, что она делает здесь, на лошади и в брюках! И не очень-то хорошо переодеваться в китаянку: китайцы ведь тоже воюют! Ты мне сам это говорил, Овид.
Эрмина не смогла сдержать тихого смеха, растроганная наивностью
– Думаю, будет разумнее исполнить какую-нибудь духовную песню, – предложила она. – Или «Ла Палому».
Она бросила взгляд на Овида, который слабо улыбнулся.
– Мне больше нравятся песни Нормандии, – отрезала Сельвини. – Мои предки родом оттуда.
Послушно кивнув, Соловей из Валь-Жальбера запела старинную французскую балладу:
Когда природа возрождаетсяИ зима убегает прочьПод красивым небом нашей Франции,Когда солнце становится теплее,Когда поля зеленеют,Когда возвращаются ласточки,Я любуюсь своей Нормандией,В этих краях я родилась.Я видела поля Гельвеции [35] ,Ее шале и ледники,Я видела небо Италии,Венецию и ее гондольеров.Приветствуя каждую страну,Я говорила себе: нет ничего прекраснее моей Нормандии!В этих краях я родилась.35
Латинское название Швейцарии.
Эрмина пела негромко, очень проникновенно, хотя на некоторых нотах ее хрустальный тембр вибрировал в воздухе. Ее душевное исполнение во многом определяло успех ее выступлений. Сильвини стала тому доказательством, поскольку даже пустила слезу, которую быстро вытерла.
– Очень красиво, – пробормотала она.
– Если бы вы слышали, мама, как она поет «Аве Мария», – сказал Овид. – Не удивляйтесь, Эрмина, я был в церкви Сен-Жан-де-Бребеф накануне Рождества 1939 года. Вы тогда просто очаровали публику.
«В своем черном бархатном платье, с распущенными светлыми волосами, вы были похожи на ангела, а я, несчастный идиот, проделал этот путь только для того, чтобы вас увидеть», – подумал он, опустив голову.
Эрмина была искренне польщена, убедившись, что Овид полюбил ее с их первой встречи, о чем в глубине души она давно догадывалась.
– Чтобы отблагодарить вас за гостеприимство, дорогая мадам Лафлер, я исполню «Аве Мария», – решила она, вставая.
Прикрыв глаза, молодая женщина полностью отдалась божественной песне, которую знала с восьми лет. На этот раз ее невероятно чистый голос зазвучал во всю мощь в скромном жилище. Это было также молитвой Тале, которую она больше никогда не увидит, Кионе и всем тем, кто сейчас страдал на земле. Когда она замолчала, зеленые глаза Овида блестели от волнения, а Сельвини беззвучно шевелила губами: судя по всему, молилась.
– Спасибо, – сказал учитель. – Я никогда еще не получал такого прекрасного подарка.
– А сейчас пора идти спать. Спокойной ночи, мадам.
Овид проводил ее до двери комнаты на первом этаже, которую показал ей по приезде.
– Обычно я сплю здесь, – уточнил он. – Мне не хочется пользоваться спальней Катерины. Она умерла, и у меня связаны с ее комнатой слишком
Маленькая комнатка напоминала бы келью монаха, если бы не афиши, покрывающие стены. Это были анонсы фильмов, театральных пьес, а также яркая реклама местных горнолыжных и лодочных станций.
– Спокойной ночи, Эрмина.
– Мне кажется, моя «Аве Мария» не понравилась вашей матери, – тихо сказала она. – Она не пожелала мне доброй ночи и даже не взглянула на меня после пения.
– Не беспокойтесь, у мамы странный характер. Ей многое пришлось испытать в жизни, и мне самому непросто понять, когда она довольна, а когда нет. Мы отправляемся завтра ранним утром. Отдыхайте.
Овид оставил ее. Она вздохнула, без видимых причин чувствуя раздражение. Лежа в пижаме на шершавых простынях узкой железной кровати, она пыталась разобраться в реальных причинах своей нервозности. «Господи, дай мне силы не поддаться искушению! – взмолилась она. – Мне так хотелось обнять Овида, прижаться губами к его губам. Я слишком одинока ночью и днем – вот мое несчастье! Если бы только я была беременна, но нет! Еще немного, и я начну думать, что стала бесплодной».
Она всей душой надеялась на беременность после отъезда Тошана. Они не принимали никаких мер предосторожности, и это решение исходило от Эрмины.
– Я хочу носить нашего ребенка, пока ты будешь далеко от меня, в Европе, – настаивала она. – Так мне будет казаться, что у меня есть частичка тебя, что я не одна. И если ты вдруг не вернешься, я отдам этому ребенку всю любовь, которую испытываю к тебе. А если вернешься, ты увидишь нашего сына или дочку. И наша жизнь продолжится, наша семейная жизнь.
Но Тошан смотрел на вещи по-другому.
– Я не буду чувствовать себя спокойно так далеко от тебя, от вас всех, зная, что ты беременна. Роды чреваты риском. Подумай о Бетти, которая умерла при родах.
Но ничего такого не произошло. Эрмина уже трижды получила доказательство тому, что не ждет никакого ребенка, и очень об этом сожалела. Ее неудовлетворенное молодое тело требовало ласки, поцелуев и того восторженного опьянения, которое дарит разделенное удовольствие. Раньше она не была такой чувственной. Но в двадцать семь лет, более зрелая и познавшая секс без запретов, она вся истомилась в отсутствие своего мужа.
«Я вздрагиваю от странной радости, как только Овид приближается ко мне. Я не обращала на это внимания два прошлых вечера или не хотела этого признавать. Но сейчас мне так хотелось взять его за руки, притянуть к себе. Прости меня, Господи, прости, Тошан, любовь моя… Когда я привезу Киону домой, я буду держаться в стороне от этого мужчины. Даю себе клятву… Нет, нет, я не смогу. Я не знаю, что со мной происходит: мне кажется, что я схожу с ума, что это уже не я! Он ведь мой друг, замечательный друг! Зачем лишать себя его? Он единственный, кто может мне помочь».
Вконец запутавшись в противоречивых мыслях, Эрмина принялась читать молитвы «Отче наш» и «Пресвятая Дева Мария», но быстро это прекратила, ощутив еще большее раздражение. «Наверняка эти же молитвы читают те, кто насилует индейских детей, не снимая креста с сутаны, – возмущенно подумала она. – Мадлен была категорична: мальчики в возрасте Луи были осквернены братьями самым омерзительным образом. Я больше не хочу молиться. Господь не должен допускать подобных извращений».
Ее правая рука скользнула вдоль живота и остановилась между бедрами. Она вспомнила последние объятия Тошана в туалете офицерской столовой. Никак не наступавший оргазм пришел молниеносно, как только она представила такое милое лицо Овида Лафлера. Эрмина уснула, мучаясь от стыда.