Система-84
Шрифт:
Но лишнюю кружку Свенеон позволял себе весьма редко. Улле Люк говорил обычно, что «Свенне Свенеон, чертяка, уж больно морально устойчив — после ресторана идет домой и ложится спать, вместо того чтобы выпить еще рюмочку».
Улле Люк не обладал такой способностью.
И все-таки им хорошо работалось вдвоем. Настолько хорошо, что их называли «радарной парой».
«Я веду Свенне в ресторан, а он ведет меня из ресторана», — было другой излюбленной фразой Улле Люка.
Работа, которую делал сейчас Свен-Эрик Свенсон, была совсем не веселой, а довольно-таки жуткой.
Свенсон повидал немало. Крушения поездов с десятками жертв, молниеносные атаки американцев на беззащитные вьетнамские деревни, усмирительные акции в Испании, взрывы бомб в Северной Ирландии.
Фотографирование стало частью его жизни.
Ему нравилось снимать спортсменов, держащих перед объективом рекламные туфли, он улыбался всяким знаменитостям так же сердечно и любезно, как они улыбались, глядя в объектив его аппарата...
Одним из самых лучших его снимков была фотография улыбающегося старика. Старик в 85 лет выиграл велосипедные гонки на приз газеты «Дагенс нюхетер» для энтузиастов-стокгольмцев. Старику предложили поменять велосипед на что-нибудь более подходящее, во он отказался. «Вы, черти, хотите, чтобы я поменял велосипед на инвалидную коляску», — сказал старик и лукаво прищурился в объектив Свенне, крепко держа за руль свою великолепную машину.
Свен-Эрик Свенсон работал, как правило, для «Дагенс нюхетер».
Фотокамера открыла ему многие двери. Он, например, никогда не служил в армии, то есть не служил в обычном понимании этого слова. Его военная служба соетоя-ла в том, что он поработал фотокорреспондентом армейской газеты «Вернпликтс-нют».
А однажды в редакцию фотоинформации «Дагенс ню-хетер» позвонили из полицейского управления и попросили к телефону «фотографа Свенсона». Им нужен был хороший фотограф, чтобы сделать снимок убитой женщины. Потом оказалось, что она убила себя сама утюгом, который намеревалась запустить в мужа.
Полиция не ограничилась одним звонком. Теперь Свенсон так часто работал для полиции, что и счет потерял.
Как раз сейчас он и выполнял одно такое задание. И человека, который сидел перед ним, не приходилось упрашивать улыбаться: рот застыл в вечной ухмылке, а мертвые глаза смотрели прямо в объектив.
Свен-Эрику еще никогда не доводилось снимать человека, мертвого или живого, сидящим в мусорном баке. И тем не менее то, что человек мертв, делало работу менее привлекательной, особенно неприятны эти широко раскрытые стеклянные глаза.
Что-то не совсем обычное было в этом человеке, сидящем в баке, но крайней мере так показалось Свенсону, поэтому, когда наступил небольшой перерыв в работе — ждали специалистов по дактилоскопии, — он позвонил в «Дагенс нюхетер».
Ему ответили, что сейчас послать некого, тем более что, может, ничего примечательного и не произошло. Есть, правда, практикант из института журналистики, его можно бы высвободить и прислать через несколько минут.
Свение Свенсон обладал многими хорошими качествами, но не любил, прямо-таки не переваривал практикантов — ни пишущих, ни фотографирующих.
Поэтому он позвонил Улле
Над городом разгорался рассвет. Издалека, со стороны погибающего от загрязнения моря, налетел легкий бриз, неся с собой прохладу и запах соли.
Ночная влага постепенно испарялась. Медленно высыхал асфальт на тихих улицах. Запоздавшие прохожие и те, кто совершал утренний моцион, останавливались, чтобы вдохнуть неожиданно чистый и свежий воздух, в другое время дня обычно вонявший бензином.
3
С е д е р — южный район Стокгольма.
На улице Клипгатан на Седере эта кажущаяся идиллия нарушена. Между домами мелькают синие огни полицейских машин и «Скорой помощи». Взволнованные жильцы, разбуженные шумом, стоят группками и смотрят на мрачное действо. Поблизости еще несколько журналистов. Они недовольно переговаривались — сколько же можно ждать.
Вокруг обычно таких невинных мусорных баков полицейские поставили заслон, и фотографы увековечивали жуткую находку, из-за которой мусорщик, первым обнаружив труп, упал в обморок.
Волна героина захлестывала столицу, волна, которая несла с собой квартирные кражи, ограбления, нападения и насилия.
«Белой смертью» окрестили журналисты эту напасть, поразившую город.
По сравнению с хаосом, царившим в поликлиниках и больницах, этот мертвец в мусорном баке не представлял никакого интереса, ничего такого, что могло бы поразить читателя. Особенно если учесть, что человек этот, по-видимому, просто покончил с собой. Так, по крайней мере, говорили, неофициально разумеется, не слишком искушенные полицейские из молодых.
Когда в ворота въехала еще одна полицейская машина, журналисты сразу бросились к человеку, который как раз вылезал из нее, — они узнали комиссара отдела насильственных преступлений Свена Турена.
Турен прошел к заграждению. Стоявший там полицейский отдал ему честь и приподнял веревку, чтобы пропустить комиссара. Журналистов отогнали, как назойливых собак, слишком близко подобравшихся к столу.
— Сколько он здесь сидит? — спросил Турен и потер нос.
Полицейский, все еще державший веревку, растерялся, услышав обращенный к нему вопрос такого высокого начальства. За все полтора года его службы на Седере начальство с ним ни разу не заговаривало.
— Что? — только и смог он выдавить из себя.
— Сколько он здесь сидит? — повторил Турен, немного отчетливее и немного более раздраженно. Потому что комиссар действительно был раздражен. Свен Турен ужасно не любил выезжать на осмотр трупов ночью.
— Кто? — пролепетал несчастный полицейский, отчетливо сознавая, что ему никогда не удастся продвинуться по службе, если сейчас он не сумеет ответить.
— В мусорном баке сидит мертвый человек, — сказал Турен нетерпеливо. — Сколько времени он там сидит?.. И сколько вы, кстати, служите в полиции?