Скала альбатросов
Шрифт:
И все же вам и в самом деле следовало бы подумать о замужестве Арианны. Особенно ежели, как я надеюсь, вас простят. Вам придется изменить жизнь. У вас не будет больше возможности уделять ей столько времени. Вы должны найти ей хорошую партию, и я могла бы помочь вам. Хотите, я и в самом деле займусь этим?
— Маркиза, мне кажется, это преждевременно. Все, что я хотел бы сейчас, лишь помочь Арианне покинуть Тремити, дать ей возможность повидать мир, выйти в свет.
— Знаете, падре, мне пришла в голову одна мысль. Прием по случаю моего дня рождения. Ну конечно! Ваша Арианна будет моей фрейлиной. Ей шестнадцать лет, она мила. Приведите ее с собой. Представим
— Марта.
— Да, Марта, вдова, кажется, то ли полковника, то ли генерала. Не так ли? Славная женщина. Она понравилась мне. Хорошо, вот так ваша Арианна начнет выходить в свет. И кто знает, может, найдет себе жениха.
— Спасибо, маркиза, большое спасибо! — падре Арнальдо просиял от радости.
Маркиза очень удивилась, заметив это.
Он походил на мальчика, которому пообещали давно желанный подарок.
— А о ее наряде не беспокойтесь. Скажите Марте, чтобы связалась с Мирандой. Расходы беру на себя. Я хочу, чтобы ваша Арианна выглядела как можно лучше.
Они шли по саду. Под кронами деревьев царил приятный полумрак, который местами прорезали редкие лучи солнца. Священник чувствовал, как его буквально переполняет радость.
— Монсиньор Дзола!
Услышав давно забытое обращение, он вздрогнул:
— Да, маркиза?
— Мне кажется, вы не совсем откровенны и не полностью доверяете мне. Отчасти — вы должны признать это — ваше изгнание стало более тяжелым, потому что вы сами захотели этого. Вы же категорически отказались переехать жить сюда, ко мне в палаццо. Однажды я предложила вам это, помните? Поселились бы вы здесь, и мне удалось бы смягчить архиепископа, но вы…
— Маркиза, тогда всё оказалось бы гораздо сложнее.
— Сложнее? Почему?
— Видите ли, я принял наказание как покаяние. Вам покажется странным, но я не хотел уходить от ответственности. На Тремити у меня своя паства, свои обязанности прелата.
— А я разве не ваша душа?
— Конечно, маркиза, только простые люди больше нуждаются…
— Нет, нет, глупости. Вы отказались переехать ко мне, потому что боялись меня. Или вернее — самого себя.
Он внимательно посмотрел на нее.
Падре Арнальдо был интересным мужчиной — высокий, крепкого сложения, черноволосый, с огромными голубыми глазами, умный и скромный человек, внушающий доверие. Маркиза не раз пыталась привязать его к себе и уговаривала переехать к ней на виллу. Пожалуй, даже хотела сделать своим тайным любовником. Священнослужитель менее опасен, чем аристократ. К тому же не столь обременителен. Но он всегда отказывался, недоверчиво и опасливо.
— Знаете, вы ведь могли бы стать епископом.
— Я? Епископом?
— А получили бы прощение, и я могла бы добиться вашего назначения епископом в Термоли. Вы были бы великолепным епископом! И вдобавок могли бы без особых опасений навещать меня. Епископ вне всяких подозрений. А я, чтобы выразить вам почтение, могла бы приходить к вам в собор.
Маркиза играла с ним и насмехалась.
В голубых глазах прелата мелькнула тень.
— Не шутите, маркиза, прошу вас. У меня уже столько было соблазнов за всю жизнь. С меня достаточно. Я буду счастлив, если смогу покинуть Тремити, буду рад, если смогу сделать что-либо для Арианны. Но все это еще в далеком будущем, и не хочется сейчас волноваться напрасно. Ничто не должно поколебать мою веру и омрачать мое душевное
МАРИО
Аппиани с восторгом смотрел вдаль. Острова необыкновенно живописно вырисовывались в море. Белые, желтые, розоватые утесы, зеленые сосны, тенистые гроты — все эти краски соединялись с бесчисленными оттенками синевы и голубизны воды, с искрящимися бликами волн. Истинное буйство света, природы, жизни, воздуха.
Художник отправился на эти острова неохотно и только потому, что его уговорил поехать с ним друг Марио Россоманни, но теперь был в полном восторге. Он сам выбрал место, где лучше всего писать портрет. На круглой Анжуйской башне. С высоты ее виден весь архипелаг. Справа над головокружительным каскадом спускавшихся к морю скал, утесов и обрывов необъятной громадой возвышалось аббатство.
Марио тоже восхищался пейзажем. Эти острова, это море, это солнце пробудили в его душе что-то светлое, южное, радостное и в то же время настраивали на мудрое созерцание. Работа над портретом продвигалась быстро. Но художник то и дело вносил на полотно исправления — иногда изменял что-то в выражении глаз, иногда в улыбке, потому что Марио непрерывно менялся — преображался, обнаруживая что-то новое, идущее из самой глубины характера, словно в душе юноши пробуждалась некая неведомая сила жизни.
В этот день Марио выглядел усталым. Аппиани дал ему полистать книгу, которую захватил с собой, — «Трактат о веротерпимости» Вольтера [12] , а сам смешивал краски на палитре.
— Хочу перечитать, — заговорил вдруг Марио. — Когда прочтете, дайте мне, ладно? После всех ошибок, какие совершила революция, хочу снова поразмыслить над тем, что писал великий старец. Знаете, Аппиани, я порой думаю, что революционеры нисколько не восприняли истинный дух просветителей. Более того, совершенно не осознали его. Между идеалами Просвещения, — продолжал он, — и задачами Революции нет никакой связи. Одно только противостояние. Просвещение отличается терпимостью, миролюбием. А революции свойственно насилие, нетерпимость. Идеи Просвещения развивали образованные люди, ученые, а революция поднята народом, плебсом, и они прежде всего хотят за всё отомстить и пограбить. — Он помолчал. — Когда рухнула королевская власть, все самые кровавые инстинкты вырвались наружу. Нет ничего более далекого от Просвещения, чем эти злодейские страсти. К счастью, мы оказались тут, вдали от всех катаклизмов. Здесь, мне кажется, можно обрести утраченное спокойствие. И я могу не торопясь перечитать Вольтера.
12
Вольтер, Франсуа-Мари Аруэ (1694–1778) — французский писатель и философ-просветитель. Деятельность Вольтера была связана с борьбой против религиозной нетерпимости и мракобесия, с критикой феодально-абсолютистской системы.
Аппиани смотрел на него пристально, пытливо. В глазах Марио, живых и блестящих, сквозило что-то нежное, томное. Таилась в них некая загадочная грусть. Именно эти оттенки художник и старался перенести на полотно.
— Итак, продолжим?
Но тут перед Аппиани из-за мольберта возник священник. Марио тоже увидел его, поднялся и направился к нему, протягивая руку для пожатия.
— Вы — падре Арнальдо. Ох, извините, я должен был обратиться к вам «монсиньор Дзола», верно?
Священник утвердительно кивнул и улыбнулся юноше широко и открыто: