Скандал на Белгрейв-сквер

Перри Энн

В гостиной ярко светили хрустальные люстры, позванивая от залетавшего из сада ветерка, ровно горели газовые бра на стенах. В море света сверкали драгоценности дам, его блики играли на полированных поверхностях столов, серебре и хрустале графинов. Гомон голосов прерывался смехом, звоном бокалов. Это был веселый и ничем не омраченный праздник для тех, кто сюда пришел.

Драммонду же хотелось остаться одному, укрыться в спасительной тени вечернего сада, где никто не разгадает его мыслей, не увидит его лица, а даже если и увидит, не запомнит ни его, ни слов, которыми они случайно

обмолвятся в темноте.

Но он продолжал стоять в гостиной, не решив, что делать дальше, вернее — как незаметно исчезнуть, пока никто его не хватился. С ним случилось то, чего он менее всего ожидал. Он был потрясен новым для него сознанием собственной вины и утратил веру в правоту своих суждений. Разумеется, он совершал ошибки, но он знал их причину, и это не разрушало его веру в себя.

Сейчас же все иначе. Зачем он стал членом «Узкого круга»? Драммонд видел перед собой лицо Питта, словно они расстались минуту назад. Инспектор стоял перед ним усталый, с глубокими складками печали у рта и взглядом раненого зверя. Драммонд понял, что Питта мучает нечто большее, чем неудачи в работе, и все же он не ожидал того, что последовало.

Инспектор не только доложил ему о случаях коррупции в полиции. Он назвал имена офицеров, являющихся членами «Узкого круга», и открыл ему горькую правду о том, как они по указанию «Круга», в ущерб своим служебным обязанностям, оказывали помощь членам братства. Более того, Питт спокойно, не теряясь, задал Драммонду вопрос: как он сам связан с «Кругом» и сознает ли, что стал заложником тайной воли братства, а в случае неповиновения и его жертвой? Он был вежлив, учтив, но его слова породили такую бездну вопросов, что Драммонду теперь от них не уйти. Очевидно, Питт на это и рассчитывал.

Он мог честно заверить своего подчиненного, что до сего времени, принимая решения, никогда еще не руководствовался указаниями «Круга». Но всегда ли так будет? Разве сейчас кое-что не переменилось? Ему пришлось откликнуться на просьбу Байэма, потому что он — член братства. Он вмешался в расследование в Кларкенуэлле и передал дело об убийстве ростовщика Питту, и все это — по приказу братства. Что еще он делал, не подозревая, что выполняет волю «Круга»? Драммонд попытался вспомнить, но не смог.

И впредь, видимо, придется что-то сделать, когда окажется, что Байэм виновен — если не в смерти Уимса, то в соучастии, укрывательстве того, кто сделал это, или в сокрытии улик. Что предпримет против него братство, если он, Драммонд, ослушается? Он с дрожью вспомнил процедуру посвящения, которая показалась ему тогда впечатляющей и в то же время довольно абсурдной. Но теперь, оглядываясь назад, полицейский вспомнил, что в ней содержались угрозы тем, кто предаст брата или раскроет тайну своей группы. Она казалась тогда клятвой подростков, ищущих романтики во время долгих каникул, когда некуда девать время и хочется дать волю воображению.

Теперь благодаря рассказам Питта он знает, что в «Узком круге» существуют жестокие дисциплинарные меры против провинившихся и наказание следует незамедлительно, а последствия его бывают крайне неприятны. Случится ли такое с ним тоже? Конечно, случится. Почему же нет, если он нарушит

клятву?

Но еще более неприятным для него станет, если ему велят наказывать других. Выполнит ли он такой приказ?

Нет!

Мимо него прошла Регина Карсуэлл. Замедлив шаги, она словно хотела остановиться, но, увидев его лицо, поспешила дальше. Тактичная женщина, поду-мал Драммонд.

Почему он уверен, что ему удастся не выполнить приказ о наказании кого-либо из братьев, если он получит таковой? Для себя Драммонд уже решил, каков будет его ответ. Человек свободен поступать по совести. Никакое братство или другая организация, какие бы благородные цели они ни преследовали, не могут навязать человеку свое понимание того, что хорошо, а что плохо.

В клятве ничего этого нет. Теперь, когда Драммонду все предстало в истинном свете, он понял, где совершил ошибку, определившую все остальное. Он принес клятву верности отдельным личностям, а не идее, чему-то неизвестному, что может оказаться не похожим на то, во что он верил. Этим он лишил себя возможности что-либо изменить. Именно на это указал ему Питт.

Драммонд вдруг увидел Байэма и лорда Энстиса. Они о чем-то беседовали. Грузный Энстис, расслабившись, стоял с бокалом в руке. Легкий и изящный Байэм рядом с ним был полной его противоположностью. Драммонд не мог не заметить напряженности в его позе, повороте головы, даже в руке, слишком крепко сжимавшей бокал.

Драммонд не мог слышать то, о чем они говорили, но, глядя на их лица, мог, пожалуй, догадаться о дружеском характере их беседы. Лицо Энстиса было оживленным, в глазах убежденность. Он, улыбаясь, положил руку Байэму на плечо. Тот рассмеялся, и тревога и тени усталости исчезли с его лица. Драммонд увидел Байэма таким, каким тот, должно быть, был лет двадцать назад — до того, как в него влюбилась Лора Энстис, а потом так трагически погибла. Он и Энстис были друзьями, преданными друг другу, дорожащими своей дружбой, полной доверия и товарищества, какая связывает братьев. У них были общие интересы, надежды и радости, пока смерть Лоры, хрупкой и неуравновешенной жены Энстиса, не омрачила эту дружбу болью и виной.

Энстис поднял бокал и, разглядывая вино на свет, что-то сказал. Байэм ответил, и оба рассмеялись.

Но вот сэр Фредерик обернулся, и выражение его лица изменилось, став почти жестким. Он снова что-то сказал Байэму.

На какой-то миг время остановилось. Оба стояли неподвижно, глядя друг на друга. Отблески света играли на бокалах в их поднятых руках. Затем страдание и усталость вновь омрачили лицо Байэма. Он поставил нетронутый бокал на край буфета, что-то ответил Энстису и покинул его.

Густая краска гнева залила лицо Фредерика, он хотел было что-то сказать вслед, но передумал. Его лицо долго хранило следы с трудом подавляемого гнева.

Байэм шел прямо на Драммонда, что позволило тому хорошо разглядеть его. Он не казался человеком, который только что бурно поспорил с кем-то; скорее, напоминал того, кто после короткой передышки снова покорно взвалил на свои плечи привычную тяжелую ношу, и, видимо, уже не в первый раз. Он не казался побежденным — просто безмерно усталым.