Скандал на Белгрейв-сквер

Перри Энн

— Да? — ухватилась за это, как за соломинку, Оделия. — Мы тоже там были… — Произнеся «мы» и вдруг понимая, что это слово звучит теперь совсем не так, как тогда, она умолкла и густо покраснела, чувствуя себя совсем несчастной.

— Там было немало интересных картин. — Шарлотта понимала состояние Оделии; более того, ее не покидало чувство сострадания к ней, и его искренность удивила ее саму. Она хотела помочь Оделии скрыть все от чужих глаз. — Мне особенно понравилась одна — белые лилии в вазе, вы помните?

— Нет, я не помню, — вдруг заставил себя вернуться к действительности

Герберт.

И немудрено, ибо Шарлотта выдумала эту картину, лишь бы что-нибудь сказать. Однако она продолжала говорить о несуществующем полотне в деталях до тех пор, пока окружающие не пришли в себя.

Через несколько минут гости были приглашены к ужину и вскоре разбрелись в поисках соседей по столу, чтобы направиться с ними в столовую. Войти в паре не с тем, с кем назначено хозяйкой, считалось недопустимым. Это внесло бы сумятицу, было бы непростительной оплошностью. Существовали строгие правила этикета. Поэтому Шарлотта вошла в столовую, опираясь на руку Питера Валериуса.

За столом она сидела так, как договорилась с Эмили: слева от нее был судья, справа — лорд Байэм.

Подали суп, на второе — рыбу. Шарлотта осторожно ковыряла вилкой в тарелке. Дамам не обязательно съедать все, что подают. И действительно, тугая шнуровка корсетов и необходимое соответствие объема талии возрасту дамы не позволяли ей сытно поесть.

Разговор велся вяло и на дежурные темы — погода, театр и прочее. Шарлотта из-под опущенных ресниц бросила взгляд на Карсуэлла; он показался ей очень бледным. Не укрылось от нее и то, что хотя и еле заметно, но у него дрожала рука, когда он подносил вилку ко рту. Потом она взглянула на лорда Байэма, своего соседа справа. По крайней мере, внешне он был совершенно спокоен и, что бы ни творилось в его душе, держался так, что даже Шарлотте не пришло бы в голову думать, что его что-то тревожит.

Перед жарким подали фаршированные яйца, сладкое мясо, а затем спаржу.

Настроение за столом кардинально переменилось, как только тетушка Веспасия, подняв голову от тарелки и окинув всех невинным взглядом, внезапно спросила:

— Кто-нибудь знает, как обстоят дела у бедного Горацио Осмара? Это невероятно, но я слышала, что он предъявил полиции обвинение в лжесвидетельстве под присягой, или что-то в этом роде. Это действительно так?

Шарлотта дрогнувшей рукой чуть не уронила стебель спаржи мимо тарелки и едва не опрокинула бокал.

Рядом с ней судья Карсуэлл застыл с поднятой в воздух вилкой.

Один Фитцгерберт словно не заметил наступившей настороженной тишины. Или же он был гораздо разумней, чем свидетельствовала его манера держаться и щедрая улыбка.

— Господи, не знал, что такое возможно. Не даст ли это повод каждому обвинять полицию во лжи? — Он вопросительно поднял брови. — Суд не сможет работать, заваленный мелкими тяжбами и встречными исками, выясняя, кто говорит правду, а кто — ложь. — Он посмотрел на судью. — А вы, как мировой судья, сэр, что скажете по этому поводу?

— Боюсь, что… — с усилием произнес Карсуэлл. — Впрочем, мне не следует высказываться по данному вопросу. Это было бы некорректно.

Драммонд на другом конце стола

не мог слышать этого разговора.

— Однако было бы интересно узнать ваше мнение как сведущего человека, — возразил Фитцгерберт и оглянулся вокруг. — В конце концов, среди нас нет людей, знающих право. А вы — специалист.

Лицо Фанни Хиллард порозовело от волнения. Она с тревогой смотрела на Карсуэлла, в ее глазах были отчаяние и готовность вступиться.

— Мне кажется, мистер Карсуэлл считает неэтичным комментировать действия суда, — быстро сказала она, не глядя в сторону Герберта.

Молодой политик уловил резкие нотки в ее голосе, но так и не понял их причину. Тень прошла по его лицу, однако он тут же снова обратился к судье:

— Вот как? Вы ведете это дело?

Карсуэлл наконец опустил вилку на тарелку. Он был очень бледен.

— Да, да, это мое дело. Я его начал.

— Господи, — тихо промолвила Веспасия, высоко вскинув брови. — Скажите, у вас могут спросить ваше мнение о лжесвидетельстве полицейских?

— Этого я не могу знать, леди Камминг-Гульд. — Судья постепенно приходил в себя. — Нет смысла меня об этом спрашивать.

— Кто может знать правду, кроме самих полицейских и Осмара, — заметил Питер Валериус с кривой усмешкой. — А они являются заинтересованными сторонами в этом деле. Одного я не могу понять: зачем Осмару понадобилась эта тяжба? Почему не признать свою вину, сказать, что вел себя как дурак, спокойно заплатить штраф, что для него ровным счетом ничего не стоит, и впредь быть поосторожней?

— Речь идет о репутации, — резко сказал судья. — Человека при всех обвинили в недостойном поведении. Мало кому это понравится. Не всякий захочет услышать подобное о себе; вы должны понять это, сэр. Он защищает свою репутацию, что вправе делать каждый англичанин.

— Позвольте мне не согласиться с вами, сэр, — вежливо возразил Валериус; лицо его было суровым, глаза горели, на скулах играли желваки. — Если он все же предпочел начать процесс, то теперь неизмеримо большее число людей узнает о его конфузе, и как бы он ни отстаивал свою честь, я не думаю, что общественное мнение изменится. — Он подался вперед. — Те, кто убежден в коррупции полиции, укрепятся в своем мнении; те же, кто считал, что коррупцией поражены судебные органы или что они бессильны перед привилегированными лицами, убедятся, что они правы.

Его усмешка была полна злой иронии.

— Вопрос не в том, что Горацио Осмар вульгарно вел себя в городском парке с женщиной, о которой никто ничего не знает и не ведает, а в том, каковы у нас полиция и судебные органы, хорошо ли они выполняют свои обязанности. Я считаю, что этот вопрос не следует поднимать.

— Сэр! — не выдержал Карсуэлл. — Вы слишком далеко зашли.

Лицо Валериуса было спокойно. Он лишь чуть поднял брови, голос его был ровен.

— Я говорю так потому, что это неизбежно вызовет совершенно необоснованную тревогу, — продолжал он, — а у нас нет нужных доказательств, чтобы успокоить общественное мнение, если оно будет взбудоражено. — Тень улыбки снова мелькнула на лице Питера, его взгляд встретился с взглядом Карсуэлла.