Сказ о Владе-Вороне
Шрифт:
— Не обещал, — согласился-откликнулся Влад. — Но… защищал.
— А узнал ты о том, добрый молодец, как?! Чуть не погибнув в своем птичьем обличии, — рассмеялся Кощей и уже серьезнее молвил: — Я всегда отдариваюсь за услугу, невзначай сделанную. Чего бы ни утверждали волхвы, как в сказках ни баяли бы, а благодетелей своих храню. То — закон бытия, который и людям соблюдать стоит.
Влад вздрогнул.
— Сам прилетел, сам себя в услужение предложил, а мне, требовалось лишь поманить да на расстоянии держать
— Но Леший…
На это Кощей еще пуще развеселился:
— Ты б еще кикимору болотную поспрошал! Наплела бы тебе… будто я и есть царь морской, а попасть ко мне можно, утопившись. Интересно, как скоро камушек отыскал да с утеса вниз сиганул?
Влад от досады губу прикусил, отвернулся и принялся смотреть в стену. Только легче от того не стало, взгляд сам собою к Кощею поворачивал.
— И многих ты уже заманивал к себе подобным образом? — зло выплюнул он.
— Я давно живу… — напомнил Кощей. — Многое изучил, еще больше знаю. Да и какая разница, был ли до тебя кто, не был ли? — и добавил очень тихо: — Главное, после уже точно никого не будет.
Влад услышал, но не понял, не придал значения этим словам, решил, Кощей снова издевается.
— Птичий век недолог, Кощей. Да и человечий — тоже, — заметил он.
Тот лишь хмыкнул.
— Не тому, кто сам в Навь пришел, о старости беспокоиться. Вернее, о наступлении оной. Не бывать тебе стариком никогда. Умереть, человеческий век прожив, тоже не суждено. Разве убьешься ненароком, да не зря журчит живая водица под дубом мокрецким, а я — хранитель ее — неужто не воспользуюсь?
— Почему? — удивился Влад. — Мало ли людей к тебе хаживало?
— Ванек-то? — усмехнулся Кощей. — Ну-ка, напомни, чем те сказки заканчивались?
— Возвратились в царство свое и стали жить-поживать да добра наживать, — проговорил Влад.
— А как думаешь, куда отца и старших братьев-наследников Иванушка дел? — поинтересовался Кощей. — Или полагаешь справедливым, если он — младший сын, должно дел вести не обучавшийся, править не умеющий, ни словами, ни делами перед народом себя не показавший, — главой над всеми станет?
— Я, признаться, о том не раздумывал, — проронил Влад.
— Как и все остальные, но за честность спасибо, — сказал Кощей, сев на троне удобней: ногу накинул на ногу, руку на подоконник возложил.
— Не за что, — буркнул Влад и расстроился окончательно. Ведь мог же заглянуть дальше носа, поразмышлять. Так ведь нет: считал все, о чем нянька сказывала, потехой и не более.
— Сказка — ложь, да в ней намек, — улыбнулся Кощей. — А ложь — не то же самое, что неправда или кривда. Ложь — та же истина, но скрытая, которая вроде бы и на поверхности лежит, да не всякий ее видит и способен понять. Все же просто: «свое царство»! Свое! Только вовсе не Иваново в виду имеется.
— Василис?!
— Или
— И что же?.. Не было более Иванам-царевичам хода к людям? Никогда они отцов и братьев не видели?
— Отчего же? — сказал Кощей и повел плечом. — Только место их по нашу сторону, а в чужом краю и вода не столь вкусна, и птицы не так щебечут, и дышится совсем иначе, и люди косятся, особенно те, в ком дар имеется. Не понимаешь?
Влад качнул головой.
— Это потому, что крылья у тебя.
— Угу… и мозги куриные, — вздохнул Влад.
— Не без этого, конечно. Придется мне еще долгохонько учить тебя уму-разуму, — задумчиво проговорил Кощей. — Но знаешь, не считаю я подобное непосильным бременем. Дурость твоя от младых лет, а не из-за нутра гнилого, а то, что направлять тебя иногда приходится, так мне нетрудно.
— Ах вот как… направлять, значит… — оскорбился Влад. — Не меня ли ты в силки заманивал, когда на Настасье жениться хотел?
Кощей ожег его взглядом, качнул головой и признался:
— Я много нитей видел. Ко всякому тот узелок, который ты разрубил, привести мог. Женись я на Настасье, очень скоро стал бы в Киеве своим. Возможно, что и князем. Уничтожил бы погань византийскую и само о ней упоминание, а коли поползли бы на Русь орды войск чужеземных — навью рать против них поднял и укрепил бы собственной силой. Ты бы ко мне так и так пришел, но был бы уже не юнцом, ни себя, ни силы своей, ни мира не ведающим, а мужем в расцвете лет.
— А может, и не пришел, — сказал Влад, но Кощей его, похоже, не услышал.
— Да только не зря вражины наши рекут о сочном плоде запретном. Невозможно мечом да гонениями победить веры чужой. Сладки речи тварей, из Византии на Русь с купцами приплывающих; лепы глазу храмы белокаменные да маковки церквей; услаждают слух песнопения. А пуще прочего привлекает покровительство. Нынче всяк человек сам себе хозяин и творит, что вздумает, но за несправедливости свои в ответе и перед собой, и перед людьми, и перед богами. Не всем то по нраву, хотят того, кто укажет, как поступать надобно, а коли оступятся, утешит, будто зло — в природе человеческой и нет никакой вины в его проявлении.
— Есть такие, — подтвердил Влад. — О них еще говорят: ни стыда, ни совести.
— Я же и без того в молве людской чародей черный, от которого добра не жди. Сядь я князем в Киеве, очень многие побегут веру чужестранную принимать. Потому… не выход это. Только хуже сделал бы, — договорил Кощей.
— Значит, не злился ты на меня за Настасью?
— О-ши-ба-а-ешься, — протянул Кощей. — Шею свернул бы с превеликим удовольствием, но мне же потом пришлось бы тебя живой водой отпаивать и выхаживать. Сил бы ты потерял, время, а было надобно, чтобы сам в Навь явился.