Сказ о Владе-Вороне
Шрифт:
— Зря ты, чадушко, отказал прямо да резко, — прошамкала нянька, когда закрылась за ним дверь. — Князь наш злопамятен и очень не любит, когда не по-егойному делается. Молчал бы уж лучше, как раньше, — может, и сумел бы уехать.
— Не могу молчать, — прошептал Влад. — И врать не в силах, хоть режь. Если слышу неправду, рот открывается словно сам собою.
— Ай, не сглазил ли кто?! — ужаснулась нянька, положила руку на лоб, головой покачала.
— Скорее, сам виноват, — проронил Влад и
— Не тебе меня, старую, горем пугать, — проворчала нянька. — Но так уж и быть, не стану выспрашивать для твоего же успокоенья. Ты смотри, побледнел, будто умертвие. Я ж тебя с младенчества растила, нашел кого бояться. На вот, попей лучше. Травки заговоренные, всю хворь из тебя выпустят.
Она поднесла чашу. В руки не дала — видать, подозревала, что не удержит. В губы уперся твердый обод чаши, и Влад не стал противиться. Зелье оказалось на удивление приятным, со вкусом земляники и кислицы с клюквой, а больше ничего распознать он не сумел.
— А вообще хорошо, что ты в горенке отлеживаешься, — заметила нянька. — Ты ж, сокол мой, всюду летаешь, а в Киеве нынче приключилась беда великая.
Влад попробовал сесть, но руки в локтях подломились, а голова кругом пошла.
— Лежи! — прикрикнула нянька. — И так расскажу, без твоих очередных подвигов.
Влад вздохнул и лег удобнее.
— Сказывай.
— Значит, посватался вечером к дочке купеческой — Настасье — Иван Годиныч, да Дмитрий ему от ворот поворот дал, сказал — мужем ее будет сам Кощей Бессмертный, поскольку слово купеческое крепкое, а договор дороже денег, — начала нянька. — Потом, конечно, смирился, решил у дочки спросить, кто ей более люб.
— А она? — вмиг севшим голосом проговорил Влад, тайно надеясь, что все у Настасьи с богатырем сладилось, а Кощей… может, взъярился, с Дмитрием поссорился, терем ему пожог и уехал из Киева, но по-прежнему свободен, как ветер в поле. Раз свободен, то Влад его непременно отыщет и в ученики попросится, уговорит-убедит под руку принять.
— А что с нее взять? — продолжала нянька. — На лицо смазлива, в голове воет вьюга, а нутро — гнилое. Все равно за кого идти. Она и в девках гуляла, и при муже собиралась. Кощея, правда, побаивалась немного: чародей все-таки. Да только Годиныч не столь богат, у него хрустального замка нет. Опять же слово батюшкино дадено — осерчает еще. Решила она идти за Кощея, о чем и сказала, но так, чтобы и Годинычу не отказать: мол, не вольна я, не могу отцу перечить.
— Ох, нянюшка, неужто все девицы в Киеве такие? — проронил Влад.
— Девицы не такие, — наставительно проговорила та, — вот девки — случаются, а Настасья сама не особо и виновата, уму-разуму ее никто не учил. Дмитрий постоянно повторял, что ума бабе не надобно: коли сарафан красный да побрякушки на шее и в ушах, и так сладится все. Добрые да умные, мол, лишь в сказках, да еще те, которые ничем иным мужика прельстить не в состоянии, а любовь вообще выдумали
— Князь только о том и говорит, — заметил Влад, — но Забава не слушает.
— Забава — гадючка умная и жаждет сама сесть княгиней в Киеве, — тихо-тихо произнесла нянька, лишь по губам прочитать и удалось. — Настька — нет. К тому же Забава — племянница, это другое несколько. Ты вот князя тоже не слишком слушаешь.
— Я все же в неволе здесь, — напомнил Влад.
— Вот-вот, — покивала нянька, — и, если с тобой сейчас что случится, войны не избежать. Да только ровно до восемнадцати годков, потом и воля, и все остальное — в твоих руках. Как закатится Хорс, разожгут в лесу большой костер, а там станешь ты либо дружинником княжьим, либо ляжешь в землю.
Влад вздрогнул.
— Однако если устоишь и продержишься до рассвета — не тронет тебя князь, — сказала нянька. — Вступятся за тебя совсем иные силы и защитники.
— Какие?..
Тишина стала ответом, повисла под потолком хмарью тяжелой.
— Какие?.. — переспросил Влад, но так и не получил ответа.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — фыркнула нянька. — Узнаешь в свое время, а теперь спи.
— Постой, — Влад ухватил ее за руку, хотя веки уже начали наливаться чугуном. — Дорасскажи про невесту Кощея.
— Да было бы о ком! — нянька в сердцах сплюнула прямо на чистый пол. — Осерчал Годиныч и той же ночью сжег терем Дмитрия, а Настасью с собой увез. Дмитрий, правда, уцелел и наверняка весточку Кощею отослал. Вот. Дальше неведомо, спи.
Глаза закрылись сами собой, и Влад мгновенно во сне очутился. Оказался тот странным — слишком реальным.
Вокруг высились деревья, впереди раскинулся широкий луг с ручьем да озерцом круглым, словно тарелочка. Влад ощущал гарь от костра, холодный ветер трепал его крылья. В образе ворона, уже привычном и любимом, сидел он на ветке дерева, а внизу происходило паскудство.
Настасья сначала отбивалась, показывая, будто не желает полюбовника, вырвавшись, кругами бегала, подол задирая намного выше, чем требовалось, хохотала звонко, когда Годиныч никак поймать не мог, на траве оскальзываясь, потом кошкой выгибалась да выла в голос, ноги раздвигая, прося не останавливаться и называя Годиныча по имени. Тот рычал по-звериному, запускал пальцы в косу расплетенную, покрывал поцелуями кожу белую.
Любой птице или зверю безразлично совокупление человеческое, ворон и относился к этому ровно, зато Влад места себе не находил. И смотреть тошно, а взгляд отведешь — на душе делается еще муторнее. И взлететь неймется — если не убить обоих, то когтями исцарапать, — да не выходит, будто смола лапы залила и к коре приклеила намертво.
«Что же выходит?.. — подумал Влад. — Я переживаю из-за Кощея? Его обманули, а у меня весь мир встал с ног на голову? Но это же неправильно, ведь я…»