Сказ о Владе-Вороне
Шрифт:
Додумать он не успел. Дрогнула земля, и словно из ниоткуда возник на лугу вороной конь. Кощей оглядел происходящее, лицом грознее тучи и темнее ночи сделался, спрыгнул с седла, меч выхватил и к полюбовникам направился. Годиныч его не видел, зато Настасья глаза распахнула, рот раскрыла да заорала, будто кипятком ошпаренная. Тогда и Годиныч очухался, с нее скатился, первым делом потянулся к оружию.
— Уд прикрой, — бросил ему Кощей. — Я подожду, — рукой взмахнул и опустился на хрустальный трон, возникший подле него прямо из воздуха.
Годиныч
— Дерись же! — Влад сам не понял, как вырвались из горла слова. Ядом разлилась боль в груди, сердце забилось раненым зверем, крылья сами собой расправились. Но когда он уже почти с ветки сорвался, чтобы если не заклевать Годиныча, то хотя бы прикрыть Кощея собственным телом, тот вскинул меч.
Клинки столкнулись и зазвенели. Годиныч держал оружие обеими руками и стоял, нависая над Кощеем. У того меч был немногим короче, однако управлялся с ним Кощей одной левой, по-прежнему сидел и улыбался одной стороной рта.
— Ворог проклятый, колдун бессердечный! — пропыхтел Годиныч, отступая и примериваясь, чтобы нанести удар сподручнее.
— Врешь. Сердце у меня, как у всех, в груди бьется, — ответил Кощей, — и от предательства больно ему нисколько не меньше, нежели любому другому.
— Значит, я вырву его, наземь кину и растопчу!
— Как кровожадно… — протянул Кощей и покачал головой. — Что ж я сделал тебе такого, добрый молодец, раз ты вначале невесту мою умыкнул, а потом и меня извести захотел?
— Не бывать тебе, проклятому, в Киеве!
Кощей перестал улыбаться, поднялся с трона, тотчас же растворившегося в воздухе, словно его и не было, играючи отбил очередной удар Годиныча и спросил:
— А не князь ли послал тебя бесчинствовать? Я же знаю, давно не дают ему покоя мои корабли.
Ничего не сказал Годиныч, только челюсти стиснул и снова кинулся на Кощея. Тот уклонился с легкостью, пропустил богатыря мимо, подножку поставил да ускорения придал, шлепнув клинком плашмя чуть пониже спины.
— Так как? Может, расскажешь все же? — спросил он насмешливо. — Я никуда не спешу, а тебе теперича спешить и некуда.
Годиныч встал и бросился в бой. Ругаться и то перестал, пыхтел только. Кощей тоже молчал: вряд ли дыхание берег — скорее, смысла в беседе не видел. Стремился измотать поединщика, потом и выспрашивать продолжит. Хватило того ненадолго, вскоре отступил, тяжело дыша и потом обливаясь. Кощей отдыху не дал, пошел вперед, последних сил лишая, а когда соперник, поскользнувшись на траве на колено припал, размахнулся, ударил своим по мечу Годиныча и перерубил клинок пополам.
— Ах ты волчья сыть!.. — захрипел тот.
Ничего не ответил Кощей на оскорбление, лишь рукой повел,
— Почто не убиваешь?! — закричал тот. — Уж я бы тебя не помиловал!
— А зачем? — спросил Кощей и покачал головой, будто дивясь его глупости. — Обиду ты нанес мне большую, спорить не стану, но и показал, с кем я едва не породнился. За науку убивать я не привык. К тому же мертвый ты мне о князе не расскажешь, а я все знать хочу. Да и девице теперь идти вроде как не за кого.
Как только сказал, Настасья выпью завопила, бросилась к Кощею и повалилась ему в ноги. По пути чем-то на ладонь брызнула, нюхнула — Влад то отчетливо видел, пузырек запечатанный болтался у нее на шее, — и полились из глаз горючие слезы.
«Луковый сок, наверное», — решил Влад, а Настасья тем временем запричитала.
Сложно девичьи крики слушать да на слезы смотреть. Даже у князя сердце ныло, если Забава капризничала. Владу сделалось противно, а душу сковала тоска. Кощей же стоял спокойно, кривил уголок губ, ломил левую бровь, если и удавалось понять, что ему неприятно, то только по сильной бледности.
Настасья слезами обливалась, в любви клялась, уверяла, будто не по собственной воле, а силой взяли ее невинность девичью.
Тут уж Влад не сдержался и выкрикнул:
— Врешь! Я высоко сидел, все видел! Могу перед ясным солнцем и синим небом поклясться: не было над тобой никакого насилия!
Настасья вздрогнула, взвыла, вцепилась в колени Кощея еще сильнее прежнего.
— Будто я нуждаюсь в наблюдателях, — поморщился тот и потер висок. — Ты, птенец, сидишь на ветке и сиди себе. Радуйся, что высоко и тянуться мне за тобой лень.
Влад аж каркнул от этих слов.
— А ведь злокозненная черная птица правду сказывает, — все так же спокойно произнес Кощей, обращаясь к Настасье. — Кем бы ты была у Годиныча в тереме? Бабой далеко не боярских кровей. А я сделал бы тебя королевишной.
Настасья принялась волосы на голове рвать — одной рукой, второй еще сильнее в ногу названного суженого вцепившись. Кощей с тяжелым вздохом выслушал и про «сокол мой ясный» и про «свет в оконце»; пальцы, в штанину вцепившиеся, оторвал и проронил:
— Оставь в покое волосы, мне жена с тонкой косицей без надобности.
Влад снова каркнул. В сердце словно каленая стрела вошла, а мысли о том, что Кощей ему никто и жить может хоть со змеюкой подколодной раз так желает, и вообще чародеев по земле много ходит, какой-нибудь в наставники да отыщется, тотчас выветрились из головы.
— Да как ты можешь?! — закричал он изо всех вороньих сил. — Видишь же, с кем век прожить собираешься! Зачем?!
<