Сказ о Владе-Вороне
Шрифт:
С оборотничеством не выходило у Влада вообще ничего. Сколько раз нянька над ним потешалась, заставая, как он кувыркался через голову.
— Ты ж не волк, а птица! — повторяла постоянно. — Сказки вспомни: ударился сокол оземь…
— И набил шишку, — с этими словами Влад поднимал со лба челку и показывал темный синяк. Нянька тотчас кидалась замазывать кровоподтек чем-нибудь жирным, темно-зеленым и пахучим.
— Глупый, — упрекала после. — Он же из птичьего обличия в человеческое оземь кидался, а не чтобы перьями обрасти.
…Прошло несколько
— Вот ведь угораздило родиться в предзимье, когда все живое умирает и засыпает, к холодам готовясь, — ворчал князь, в шубу соболью наряжаясь. Он мог бы закатить пир да тем и ограничиться, однако традиции соблюдал: то ли по собственному почину, то ли отец Влада наказал провести ритуал по всем правилам, наверняка припугнув чем-то.
— Чужак, — вторил князю дородный боярин с бородой по пояс. — У нас по большому счету все весной нарождаются, аккурат опосля Купалы, а этот — в глухой час Кощеев.
Не то чтобы Влад нарочно подслушивал эти разговоры, просто так выходило. То ли случайно, то ли волхв какую порчу навел.
Наверное, раньше, год или более назад, Влад расстроился бы, постарался бы выслужиться, хоть как-нибудь стать «своим»; может, даже пошел бы в дружину. Ведь не врагом для него был князь, да и бояре — тоже. Дружинники старые, много битв прошедшие, ратному делу обучали, волхв младший — грамоте и счету, еще и о давних временах рассказывал. Не считал Влад их чужими для себя, а они его — да, и с каждым годом все явнее. Только слишком многое стряслось с ним в последнее время. С тех пор как разругался Влад с Кощеем, поселилась под сердцем у него глухая тоска. Все опостылело, словно проклял кто (возможно, действительно проклял).
— Совсем бледным ты стал, соколик мой, — поговаривала нянька, помогая в тулуп обрядиться, — а глаза горят. Не появилось ли зазнобы сердечной? Ты смотри, после ритуала князь обязан просьбу выполнить, какой бы та ни была.
— Не появилась, — отвечал Влад. — А просить я свободы стану. Мне лишь тебя оставлять жаль.
— А ты за меня не пужайся, — отмахнулась нянька. — Меня избушка заждалась, да и собственных дел накопилось…
…Племянница княжеская, Забава, задержала Влада уже в дверях. Обрядилась девица в красный сарафан, на голове пристроила кокошник, самоцветами украшенный, на шею навесила несколько жемчужных нитей, а серьги в ушах из каменьев и бисера спускались, задевая плечи.
— Какая ты сегодня красивая, — обронил Влад не лести ради, а потому, что была Забава чудо как хороша сейчас.
— Для тебя старалась.
Влад удивленно поднял брови. Он последние полгода ее и не замечал: сначала болел, а затем совсем не до кого сделалось. А вот в детстве они бывало играли вместе. Еще Забава любила смотреть на то, как он мечом махал против нескольких дружинников и через заборы на коне перемахивал.
— Чем же я заслужил такое внимание?
Забава покраснела слегка, затем ухватила его за рукав и потянула в темный угол.
— Ты, когда ритуал пройдешь, проси у князя
Влад на мгновение лишился дара речи.
— Так-то он ни за что меня не отдаст, — заверила Забава, — но отказать при богах не посмеет. А я за тебя пойду, не сомневайся даже, — добавила она и обольстительно улыбнулась. — А как свадьбу справим, станешь ты не просто дружинником — богатырем сделаешься, а то и боярином.
— Я намеревался просить у князя свободы, — возразил Влад.
— Зачем просить того, что и так будет? — удивилась Забава. — Ты ж дитя залога. Сызмальства в Киеве жил, приемным сыном князя считался, но вот сегодня срок твой вышел, теперь и о себе подумать не зазорно: как жить, свое гнездо вить.
Что-то неправильное слышалось в ее словах. От этого неправильного, все в груди переворачивалось, словно его в клетку заманивали.
— А если я не желаю оставаться в Киеве? — спросил Влад.
— Как это?! — воскликнула Забава. — Ты ж все и всех здесь знаешь. Мы, почитай, тебя вырастили. Да кому ты на чужбине нужен?
Ничего не ответил Влад, только осторожно разжал вцепившиеся ему в рукав пальцы.
— Ты смотри, — не унималась Забава, — не просто так говаривают: хорошо там, где нас нет. Может, и влекут тебя странствия, да то лишь кажется! Здесь ты вырос, значит, здесь и останешься! Все люди так живут, и ты…
Влад повернулся к двери и вышел вон. Говорить «нет» он не решился: не привык отказывать девицам, да и не хотелось обижать Забаву. Если все пойдет по задуманному, то сюда он уже не вернется. Как отпустит его князь, обратного хода не будет, а потому под старым дубом приготовила нянька Владу узелок. Единственное, о чем он жалел, — коня взять не выйдет. С другой стороны, в лесу да по зиме с ним ведь одна морока.
Глава 4
На поляне горел большой костер. В черное непроницаемое небо летели оранжевые искры и тухли. Казалось, не небо то вовсе, а вода колдовская; мир же перевернулся, и ходят люди вверх ногами, а сами — утопленники. Влад аж головой замотал: слишком уж явно представилось. Не к добру перед взором богов подобные мысли.
Вышел он к костру, тулуп скинул, оглядел застывший вокруг люд. Князь и бояре стояли поближе к огню. Хоть уже и вконец упарились в своих шубах, раскраснелись, будто раки в кипятке, а отойти или раздеться не решались: стремились на виду у богов быть и боялись достоинство свое уронить перед простым народом. За ними толклись купцы, позади — горожане зажиточные и прочие. Чуть ли не все мужики Киева собрались, за городской стеной остались лишь бабы, девки, дети, старики да дозорные.
От Влада многого не требовалось: поклониться четырем сторонам света, подойти к костру поближе. Волхв камлал бы с минуту, голосами птичьими и звериными покричал, затем ждать принялись бы: тот зверь или птица, которая из лесу голос подаст или покажется, и будет взрослым тайным именем. До середины ночи сроку, но коли не покажется никто, нарекут Морозом — время-то на зиму повернуло. Мало ли на Руси всяких Яромиров Морозов и прочих ходит?
Ничего страшного Влад в том не видел: сам-то он знал, кто таков есть. Душа у него черная, зато крылатая, не изменить этого никаким прозванием, не в силах то сделать ни человек, ни зверь, ни птица, ни гад морской, ни бог, ни сам Влад. Зато с этих пор посчитают его родившимся для взрослой жизни: и боги, и люди, и предки ушедшие. Станет он наконец свободным и самому себе хозяином.