Сказания о Гора-Рыбе. Допотопные хроники
Шрифт:
С тех пор никто его больше не видел.
Искал Антип Седой сына своего повсюду, даже в Калиново плавал к дикарям. Только всё без толку. Говорили ему, будто видели давеча Петра в Невьянске у урядника. Ездил в Невьянск. Но урядник одно талдычит: мол, никакого Петра не знаю, не ведаю! Пошёл Антип Седой тогда к скитникам, что на горе под лесом окопались. Увидел Панкратия, стал на колени перед ним и прощения у него просил за то, что на порог не пустил. Спрашивал он у Панкратия про сына, да только ничего Панкратий сказать ему не мог. Советовал молиться, может, Господь сжалится и дорогу к сыну покажет. «Как молиться-то? Научи меня, странник», — просит Антип.
Согласился на это Антип Седой. Панкратий вскоре в амбар крест общинный перенёс, о восьми сторонах крест, как по старой вере полагается. И книги ещё свои молельные. С тех пор молились все таватуйские по-старому. Двумя перстами крест клали, пели в один голос, поклоны исполняли как положено, попов не признавали, а крестным ходом вкруг антипова амбара посолонь ходили. Постились строго, верили горячо.
Стал Таватуй староверским местом, а Панкратия Фёдорова стали почитать как праведника. И неспроста. Жизнь его была к людям повёрнута: много он добра сотворил, помогал многим да молодых к добру наставлял. Жил просто и бесхитростно. Вот только одна странность за ним водилась — везде носил Панкратий при себе пару камней заветных. Ничего особенного, камни как камни, таких тут полно по берегам-то валяется. Спрашивали про них, а он молчит, только улыбается в бороду да глаз щурит.
Сказание о кончине Кали-Оа
Есть у унхов такая пословица: «Сперва из человека жизнь уходит, а потом уж он умирает». Жил до старых лет Кали-Оа, жил столько, сколько унхи не живут, а жизни-то в нём вовсе не осталось. Давно уж собаки его Туа и Тава подохли, да вот удивительное дело — обе в один день. Забыл их хозяин, памяти не стало, язык не слушается, ноги не ходят, руки не держат. Стал старик обузой для племени — все от него отвернулись. Забыл народ о том, кто его на рыбное место привёл. Лишь внучка его любимая Сийтэ с дедом всё время. Кормит она его, умывает, волосы седые рыбьим хребтом расчёсывает. Молчит старик, только мокрыми глазами на неё моргает, а девушка говорит с ним, говорит, да ласково так, словно с ребёнком малым. Так они и жили от всего племени на отшибе.
А времена те для унхов тяжёлые были. Многие из них от башкирских сабель полегли, многих болезнь пятнистая съела. Последних лодок на похоронном холме стало больше, чем домов в деревне. «Последней лодкой» унхи открытый гроб называли, куда мертвеца нарядного клали. В землю зарывать, как у православных, у них принято не было. Лодку для Кали-Оа соседи уж давно приготовили в надежде, что скоро умрёт старик и дом свой освободит. Много раз Кали-Оа от смерти уходил, вот и теперь она не очень торопилась.
Пока лодка рядом с домом стояла, Сийтэ украсила её пёстрым узором по краю, в середине большую рыбу нарисовала, а в середине рыбы — человека, а в середине человека того опять рыбу, только мелкую. Соседи ходили мимо и завидовали — не в одной семье такого похоронного наряда не было.
И случилось это в самой середине лета, когда над Таватуем круглая красная луна встала. Объявилась напротив деревни Гора-Рыба. Сама явилась, не звал её никто. Сказала рыба, что эта ночь последняя для старого унха будет. «Только не ставьте лодку на холме, как у вас заведено», — просит Рыба. «А что нам делать тогда?» — спрашивают унхи. «Пустите лодку на воду. Я его сама хоронить буду». Подивились унхи, но спорить не стали. Пускай,
Как солнце за гору ушло, явились соседи, подняли старика, уложили его в лодку и потащили к берегу. Только коснулась лодка воды, так сразу поплыла она сама в сторону рыбы-острова. Любопытные унхи высыпали на берег поглазеть, что дальше будет. А тем временем розовый свет по всему небу разлился, да так нарядно, словно бы праздник какой. Небо чистое, лишь над островом два облака большие, точь в точь как две белые собаки стариковы. Гора-Рыба рот свой огромный открыла, а лодка Кали-Оа прямиком туда и заплыла. «Зачем ты съесть нашего старика хочешь?», — закричали унхи. Только видят они, что рыба рот не закрывает. Тем временем небо стемнело, а внутри рыбы светло стало, будто кто в пещере факел запалил.
И видят унхи, как встал из лодки старик. Глядь, а он и не старик вовсе — седые волосы почернели, а грудь силой налилась. Дальше ещё чуднее было: борода у Кали-Оа исчезла, а сам он будто бы ростом меньше стал. Не мужчину видят унхи, а мальчика. С мальчика одежда упала, которая велика ему сделалась, а он и не мальчик уже, а младенец беспомощный. Показалось унхам, что младенец тот будто внутри прозрачного пузыря над лодкой повис. Свернулся младенец клубком и стал с каждым мигом уменьшаться пока совсем из виду не пропал. Как случилось это, Гора-Рыба рот свой закрыла, и темно стало. Только звёзды над озером моргают, да костры того берегу в воде отражаются.
Ничего подобного прежде не видели унхи. Упали они на землю и стали Рыбе забытые молитвы говорить. Только не услышала тех молитв Рыба, с той ночи отвернулась она от унхов. Зла им Рыба не делала, но и не пеклась о них как встарь, да и приплывать к Калиновскому берегу перестала. Вспомнила она слова Кали-Оа и поняла, что целый народ ей никогда одного-единственного человека не заменит. А у унхов с тех пор поверье: если увидел облако, на собаку похожее, загадывай жизнь долгую, и будет у тебя жизнь до самой смерти.
Сказание о сватовстве Уйрала
С той ночи, когда Рыба старика Кали-Оа забрала, Сийтэ, внучка его, одна жила в печали. Девушка она была красивая, отбою в женихах не было. Только не смотрела она на женихов-то. Всё сидела на берегу, да на Таватуй-озеро любовалась, песенки ему мурлыкала, говорила с ним, будто с человеком живым. Из-за этого считали её в деревне юродивой — «баан» по-унхски. Походили-походили женихи, да отстали. Кому нужна жена такая?
Только один не желал сдаваться, его Уйралом звали. Был он сиротой, но друзья уважали его за честность и силу. Каждый день приходил он к Сийтэ, помогал по дому, приносил затейливые подарки и лучшую рыбу. Каждый день говорил он девушке, что будет ждать всю жизнь, пока она не согласиться в жёны к нему пойти. А Сийтэ только грустно улыбалась ему, правда от подарков не отказывалась.
Сидели они как-то раз на берегу, и вдруг Сийтэ спрашивает парня: «Скажи, правда ли ты готов ждать меня долго?». — «Правда», — отвечает Уйрал, и видно по нему, что правду говорит. «Скажи ещё: правда ли несмотря ни на что будешь любить меня до самой смерти?», — спрашивает Сийтэ. «Правда», — отвечает Уйрал. «Даже если все над тобою смеяться будут за это?». — «Даже тогда». — «Даже если проклянёт тебя народ твой?». — «Даже тогда. Никого мне кроме тебя не надо», — говорит Уйрал, а сердце его рыбой в груди трепещет.