Скажи, что будешь помнить
Шрифт:
– Мне тебя не хватало, – говорит брат едва слышно. – Без тебя здесь все было не так.
А будет ли когда-нибудь по-прежнему? Этого никто не знает.
– Тот придурок здесь?
Эксл смотрит на Холидей, которая как раз толкает в плечо моего лучшего друга, Доминика. Оба улыбаются. Доминик в шутку берет ее на захват, но она легко выскальзывает. А потом – как говорится, помяни черта, и он появится – на горизонте вдруг вырисовывается сам поганец, бывший бойфренд Холидей.
Неровные волны черных волос, футболка с надписью «Styx», как будто он присвоил право на владение
Возникнув рядом с Холидей, Джереми обнимает ее за талию с таким видом, будто для него это обычное дело, а моя сестричка цветет и тает от удовольствия. Стройный и даже изящный, парень выглядит болезненно бледным, особенно в сравнении со смуглой, пышущей здоровьем Холидей.
Сестра пошла в мать. По крайней мере, такой вывод можно сделать, глядя на фотографии ее матери, когда та была моложе. Чернокожая, с танцующими глазами и улыбкой, которая могла осветить самую темную ночь. Кожа у Холидей светлее, но в остальных отношениях она – копия матери.
Джереми уводит мою сестру от Доминика, от всего хорошего, что есть в мире, и затягивает в тень. Я вижу их в сумерках и прикидываю, не проверить ли еще раз его нос на прочность.
– Ты же сказал, что они вроде бы расстались.
– Она с ним порвала, – подтверждает Эксл. – Примерно полгода назад. Но за пару месяцев до твоего выхода он снова приполз – мол, все понял, стал другим. На прошлой неделе Холидей его приняла, и я сказал ей, что есть правила. Мне нужно, чтобы и ты их вспомнил. Если она нарушит правила, нам придется проявить твердость.
Двадцатишестилетний кровельщик, посещающий вечернюю школу, чтобы стать фельдшером «Скорой», и семнадцатилетний правонарушитель воспитывают шестнадцатилетнюю девчонку. Такое нарочно не придумаешь.
– А есть среди этих правил такое, что ему запрещается подходить к ней ближе чем на сотню футов? Судебный запрет, так оно называется, да?
– Она клянется, что он изменился.
Изменился. Предполагается, что изменился как раз я. В лесу, где наш психолог говорил о готовности прощать. Если я не простил парня, который довел до слез мою сестру, значит ли это, что я остался прежним?
– А он изменился?
Эксл поджимает губы. Палочка летит в огонь, пламя охватывает ее и в считаные секунды превращает в пепел. Да. Такой ответ – пинок в живот.
– Я слишком много говорю. Толкаю ее прямо в его объятия, – хмыкает Эксл.
Я сам живое тому подтверждение. Перед самым арестом поцапался с сестрой из-за этого придурка, и в результате все закончилось не лучшим образом.
– Держусь тихо, как будто выставил ее душу на продажу. Никто не вручил мне пособие по воспитанию подростков, когда бабушка Холидей подписала документ о передаче прав опекуна. До того никаких правил
Исподтишка бросаю взгляд на старшего брата, жду, что он объяснит, какие чувства питал ко мне перед моим арестом. Вот только я ни в какие плохие руки не попадал. Меня родители просто ненавидели.
– Но ты вернулся, – продолжает Эксл, – и теперь у тебя будет возможность присмотреть за ней. А я смогу наконец определить какие-то границы. Правила. По крайней мере ограничить время, которое она проводит с ним.
– Думаешь, послушает? – спрашиваю я. – Будет выполнять правила?
– Может, она и не слушает то, что касается Джереми, но все остальное выполняет четко.
Для непонятливых перевожу: Холидей – не я.
– Мне тоже установишь правила?
Эксл фыркает:
– А тебе без них никак?
Может быть, но в ответ я только поднимаю пальцы.
– Как тебе такое: ты больше не облажаешься.
– Понял. – По крайней мере надеюсь, что так оно и есть.
– Как дела, Эксл? Привет, Дрикс! – Старый приятель – когда-то мы вдвоем устраивали концерты в местных клубах – здоровается за руку с Экслом и кивает мне. «Привет, ты как?» – «В порядке».
Они разговаривают, а я смотрю то на них, то на огонь.
Мой старший брат – теперь еще и мой опекун. Так постановил суд. Слишком много глупостей я наделал, живя с мамой, а папа не из тех, на кого можно положиться. Эксл на девять лет старше, у него приличная работа, а еще ему достались по наследству все рецессивные гены ответственности, которых нет ни у мамы, ни у папы.
Мы с Экслом пошли в отца. Русые волосы, темные глаза, тяжелый металл в душе. В том, что касается музыки, наши пристрастия, в общем-то, не изменились, хотя стиль уже не тот. У него обе руки в татуировках и серьги в ушах, а я ни тату, ни серьгами не увлекался и волосы носил до плеч, тогда как Эксл сбривал их под корень.
Первым, с чем я столкнулся, попав в центр содержания для несовершеннолетних правонарушителей, была стрижка «под ноль». Сейчас волосы немного отросли, но на висках они едва заметны, а сверху торчат ершиком, как будто это мой собственный выбор. Как сказала Холидей, когда я пришел домой, у меня стрижка хорошего парня и походка плохого.
Друг уходит, прощаясь с Экслом, ударившись кулаками. Меня похлопывает по спине. Молодцом, брат. Ты все пережил – и внутри, под замком, и снаружи, в лесу.
– Странно, что ты в разговор не вклинился, – говорит брат.
Да, странно. Не быть в гуще событий. Не рассказывать какую-нибудь забавную историю. Не смешить компанию забавной шуткой и не смеяться громче всех, слушая другого.
Раньше я пил, чтобы напиться, врезать кому-нибудь, помахать кулаками, а утром пожалеть о случившемся.
Теперь я другой – спасибо годовому курсу групповой терапии. Семь ее месяцев прошли за решеткой, еще три – в лесу. Три месяца пеших походов, спусков на байдарке по забытым рекам, восхождений на вершины. Три месяца полного изнеможения, такого, что когда мне вручили рюкзак весом в пятьдесят фунтов, я даже и не понял, хорошо это или плохо.