Скажи, что будешь помнить
Шрифт:
Он любит гитару и музыку, а еще – судя по тем имейлам и письмам, которые приходили от него, пока я отсутствовал, – меня. Келлен, Доминик и я не просто друзья. Мы – семья, и ее, моей семьи, мне не хватало.
– Ты нас подвел, – продолжает Доминик. – Нас разгромила какая-то малышка-блондинка. И что хуже всего? Я не стал ее клеить, потому что она тебе улыбнулась, а ты улыбнулся ей, вот я и подумал, что вы уже все решили между собой.
– Ты не стал клеиться к ней, потому что она легко бы тебя отшила одним только «нет», – парировал я. – Девчонка –
Келлен улыбается, Доминик фыркает, а на меня словно скатывается лавина. Пауза. Они ждут, что вот сейчас я заполню ее, потому что так бывало всегда: я объявлял, что у нас дальше. Но сейчас никакого «дальше» у меня нет. Так было бы легче, и мне не нравится, что на этот раз все по-другому.
– Доминик. – Это зовет Эксл от фудтрака. – Подойди, помоги мне. Первой откликается Келлен. Она не ждет брата, потому что знает: куда она, туда и он.
Доминик делает шаг и останавливается. Мы стоим плечом к плечу, но смотрим в разные стороны. Мы впервые наедине с того дня, как меня забрали. Опускаю голову, и два миллиона слов, которые я хотел сказать ему, застревают в горле. Он вздыхает. Наверное, чувствует то же самое.
Что он может сказать? И что я могу сказать в ответ? Сердце бьется быстрее. Он ли там был? И если да, признается ли? А насчет остального? Скажет ли он, как бросил меня в ту ночь? Наберется ли смелости объяснить, как оставил друга в беде? Извинится? И если да, смогу ли я простить? Потому что прощение – не то, что дается мне легко.
Доминик поворачивает голову и смотрит на меня, ждет, что и я посмотрю ему в глаза. Но я не могу. Смотрю вслед идущей по аллее блондинке. Красивая. Наверное, самая красивая девчонка из всех, что разговаривали со мной. Ее улыбка согрела меня, как солнце, у которого я – единственная планета. Завидую ей – похоже, она знает, куда идет, какая у нее цель в жизни. Раньше я никому так не завидовал.
– Ладно, уже иду, – говорит Доминик.
Резкая боль в груди. Я много раз представлял этот момент, разыгрывал разные варианты, но услышать такие слова не ожидал. Никакого извинения за то, что оставил меня в беде. Никакого признания вины. Только обещание.
На последнем сеансе терапии, в лесу, когда мы сидели у разведенного мною костра, консультант спросил, что поможет мне вернуться в реальный мир. Я сказал, что мне нужна правда. Он заметил, что правды не существует, но есть прощение.
Прощение. В моем понимании прощение и правда идут рука об руку.
– Почему ты бросил меня в ту ночь? – спрашиваю я. Спрашиваю, потому что ждал ответа целый год и больше ждать не могу. Не могу, если мы с Домиником хотим оставаться друзьями. – Мы же договаривались, что никогда друг друга не бросим, а ты меня бросил. Почему?
– Думал, что ты ушел домой.
– Не ушел. А ты, признайся, не пытался меня найти. Чтобы ты кинул друга, должно было случиться что-то особенное. Что? – Или он действительно решил, что я ушел от магазина, и воспользовался удобным моментом, чтобы ограбить его самому?
– Доминик! – зовет брата Келлен,
Да, его сестре требуется помощь, но помощь нужна и мне. Смотрю ему в глаза, и он не может не видеть в них мольбы – «поговори же со мной», – но молчит. Только похлопывает меня по спине и идет помогать сестре.
В тот вечер Доминик привел меня к магазину и предложил его ограбить, но потом исчез, а я отрубился за магазином, на заднем дворе. Напился так, что не смог бы и собственное имя назвать. А он ушел. Бросить, оставить в беде близкого человека было не в его характере, но Доминик отчаянно нуждался в деньгах. Неужели отчаяние так помутило его рассудок, что он предал меня и нашу дружбу?
В ту ночь и Холидей находилась ближе к месту преступления, чем я мог представить. У обоих была в этом деле своя выгода, оба считали, что им нечего терять, и у каждого был свой мотив.
Но представить Холидей с оружием в руках для меня было почти невозможно. С другой стороны, Доминик мог не только навести на кого-то ствол, но сдуру и выстрелить.
К счастью, в продавца пуля не попала, а иначе мне предъявили бы обвинение не только в вооруженном ограблении, но и в кое-чем похуже. Получил бы за убийство двадцать лет – и вся жизнь под откос.
Уверен ли я на все сто, что стрелял Доминик? Нет. Есть вариант, что в тот вечер моя сестренка не совладала с растрепанными чувствами и подговорила на это дело моего лучшего друга. И все же я на восемьдесят процентов уверен – он был один. И как мне с этим жить?
О том, чтобы сдать его полиции, не могло быть и речи, потому что, как бы все ни обернулось, я люблю Доминика. Он бы за решеткой не выжил. А я выжил. Шевелю плечами, но напряжение в шее не проходит. Как простить того, кто не признает вины? Как можно простить, если не знаешь, кого прощать?
Подходит Эксл.
– Мы нашли столик за каруселью.
Совсем скоро мне предстоит сообщить миру о том, что я – преступник, хотя это не так. Ни закрытое дело, ни правда не будут значить ровным счетом ничего, как только я открою рот перед репортерами. Наверное, консультант был прав насчет правды. Ее просто не существует.
– Мне надо побыть одному. – Есть уже не хочется, аппетит пропал.
– Твоя одежда в машине. Встретимся через полчасика?
– Ага.
Эксл возвращается к семье, а я иду вперед, в том же направлении, что и блондинка. Ее дорожка лучше моей.
Эллисон
Придурок Номер Один и Придурок Номер Два возвратились из небытия и, как и все, что умерло и вновь призвано в мир, типа зомби, возвратились в более гротескном варианте, чем прежде. Тянутся за мной, и при этом Придурок Номер Два сыплет подколками и насмешками. Его реплики одна отвратительнее другой, и моя кровь уже нагрелась до такой точки, что в ней можно плавить сталь.
– Так ты из тех, да? – кричит он. – Из тех, кому надо показывать, что делать? Иди сюда, и я все тебе покажу, что и как.