Скажи ее имя

Голдман Франсиско

Я мог бы сказать, что у меня не было возможности по-настоящему погоревать или оплакать отца, хотя я все равно не оплакивал бы его слишком горько. Однажды ночью я проснулся от дурного сна и увидел его сидящим на краю моей кровати, только на месте его лица зияло размытое овальное пятно, словно портал, ведущий в темноту. С похорон прошло чуть больше двух недель, когда Аура позвонила и сказала, что ей надо срочно со мной поговорить; ей нужен был мой совет по поводу возникшей у нее проблемы. Она хотела бы увидеться прямо сегодня, если я свободен. Я сказал, что мы можем встретиться в два на Юнион-сквер в «Барнс энд Ноубл». Я стоял перед одним из стендов с книжными новинками, когда она подошла ко мне. На ней были выцветшие джинсы, полосатая футболка выглядывала из-под толстовки с капюшоном; ее челка спадала на глаза, а улыбка выглядела завораживающе. За плечом болтался тряпичный рюкзак для книг, украшенный эмблемой Коламбии; она казалась еще тоньше, чем в нашу последнюю встречу в Мехико

шесть недель назад. Она выпалила: против меня ополчились мои единственные друзья! Это были первые слова, слетевшие с ее губ. «Я такого натворила!» Она растерянно усмехнулась — этакая юная леди в беде. Я предложил выйти на улицу и поговорить в парке. Стояла солнечная осень, как и в день похорон отца, лазурное небо было прозрачным с россыпью белых облаков, деревья покрашены краской, воздух чист и свеж — чудесный день, превративший Юнион-сквер, как я сказал Ауре, в Люксембургский сад, только без статуй королев. Королевы исчезли, продолжал я, но посмотри, они скинули свои коричневые каменные мантии, чтобы сподручнее было бежать, ты видишь? Вон там — скомканные коричневые бумажные пакеты, прибитые ветром к краю тротуара и смешавшиеся с листьями, и те, засунутые в урны, и еще один, устроившийся на скамейке рядом с человеком, жующим сэндвич? Это мантии королев! Аура оглядела все разбросанные вокруг пакеты с таким видом, будто мой рассказ мог оказаться правдой, и улыбнулась. А куда скрылись королевы? — спросила она. Все хотели бы это знать, сказал я. Что ж, может, и я смогу туда убежать? — предположила она. Мы присели на одну из скамеек, и она рассказала мне о своих неприятностях с друзьями. В первые же дни ее пребывания в Коламбии Ауру взяли под крыло две неразлучные подружки-старшекурсницы. Одна из них, Мойра, была из Доминиканской Республики и Нью-Йорка, вторая, Лизетт, из Венесуэлы. Аура стала для них пресловутым «третьим лишним». Во время проводимой факультетом научной конференции Мойра, очень красивая мулатка, но при этом законченная невротичка и дура, одержимая желанием все контролировать, втюрилась в парня из Принстона, приехавшего с докладом по материалам своей диссертации — «Представления о детстве в творчестве трех латиноамериканских писательниц». Тут мы отвлеклись на обсуждение этих трех писательниц: одна, Клариси Лиспектор — Аура называла ее Л’Инспектор, — нравилась нам обоим; Ауре также нравилась Росарио Кастельянос, которую я не читал; о третьей я никогда не слышал, а она, по словам Ауры, была единственной современной писательницей, чьи романы одобрили преподаватели ее факультета, потому что те прекрасно подходили для теоретических изысканий. В начале казалось, что парень из Принстона увлекся Мойрой, они даже планировали встретиться в следующие выходные, но стоило ему уехать в Нью-Джерси, как он стал названивать Ауре. Хуже того, он написал Мойре письмо, в котором рассказал, что влюбился в Ауру, и даже назвал себя жертвой flechazo, любви с первого взгляда, а Мойра немедленно переслала это сообщение Ауре и своей подруге Лизетт, и, возможно, еще кому-то из сокурсников. После целого ряда сбивчивых попыток выяснить отношения Мойра и Лизетт написали Ауре письмо, в котором официально засвидетельствовали окончание их дружбы так, словно они перед этим подписали некий пакт и теперь разрывали его. Аура приходила к обеим, но на ее стук никто не открыл, хотя из-за двери Лизетт отчетливо доносились приглушенные голоса. И вот, через шесть недель после начала семестра она осталась без друзей, несправедливо обвиненная в присвоении чужого мужчины.

Старательно изобразив погруженного в раздумья мудреца, я наконец спросил: он выбрал такую тему для диссертации, потому что интересуется женскими делами больше, нежели чем-либо другим, или он хотел, чтобы женщины так думали?

Аура рассмеялась. Даже в научном мире есть более простые способы соблазнить женщину, сказала она. Он не может отвязаться от матери, как и я от своей, об этом мы с ним в основном и говорили. Но то, что парень зациклен на отношениях с матерью, еще не значит, что я хочу с ним встречаться. Скорее наоборот.

Ну что ж, у меня нет никаких проблем с матерью, по этому поводу можешь не беспокоиться, сказал я.

Сумка Ауры была набита книгами, там же был и ноутбук. Она собирается в библиотеку? Нет, но ей нужно кое-что прочитать. До конца ее жизни не будет ни одного дня, чтобы ей не нужно было «что-нибудь прочитать». Она подумывала пойти в библиотеку Нью-Йоркского университета или в кафе. Если она не против, мы могли бы пойти ко мне и немного почитать, а потом я пригласил бы ее на ужин, предложил я. Мы доехали до Бруклина на метро и провели остаток дня и вечер в моей квартире, она сидела на уродливом в сине-белую полоску диване, которому с ее легкой руки будет суждено первому отправиться на помойку, и вскоре я уснул, убаюканный тихим стуком клавиш ее компьютера.

Мы поужинали в средиземноморском ресторанчике на Пятой авеню в Парк-Слоуп; было еще достаточно тепло, чтобы сидеть за столиком в саду. Я хотел поцеловать ее на улице после ужина. Но она отвернулась с очаровательной детской улыбкой.

Что, она не хочет даже поцеловать меня? Я усмехнулся, делая вид, что мне абсолютно все равно, поцелуют меня или нет. Мы вернулись ко мне в квартиру и занимались любовью почти до рассвета, а потом еще раз поздним утром, после пробуждения. Когда она собралась уходить, я спросил: я увижу тебя снова?

Она посмотрела на меня слегка озадаченно и сказала: конечно, увидишь. Она вернулась тем же вечером.

13

Моя мать и ее друзья принадлежат к «Шаткому поколению», сказала мне однажды Аура. Вырванные из реальности, добавила она. Поколение тех, кто пережил 1968 год, застрявшее в Мехико, который на поверку оказался совсем не Сан-Франциско, Нью-Йорком или Парижем, а все тем же старым Мехико, только еще более искалеченным; теперь он сбивал их с толку еще сильнее, чем когда-либо.

«Шаткое поколение» интеллигенции Мехико увлеклось психоанализом. Надежду на более совершенный, справедливый и поэтический уклад жизни — судя по заметкам Ауры — отныне следовало искать и стараться создать внутри отдельно взятой семьи и ближайшего круга друзей, прежде чем в один прекрасный день применить этот подход к массам. Друзья и коллеги ее родителей до одури говорили и сплетничали о некоторых мексиканских психиатрах. Кое-кто из них совращал пациентов или заводил с ними интрижки. В среде «Шаткого поколения» вошло в моду и считалось долгом просвещенного человека отправить прислугу — в основном женщин и девушек-подростков, без исключения неграмотных и необразованных, — на прием к врачу. Поскольку прислуге платили очень мало, в Мексике даже простой секретарь мог держать домработницу хотя бы на полставки. Дядя Ауры одним из первых отправил жившую в их доме девушку к семейному психотерапевту. Если уж он, его жена и дети лечились у специалиста, то, по мнению Леопольдо, посещение психотерапевта слугами могло сказаться на жизни дома только положительно.

Эти обстоятельства вдохновили Ауру на написание романа под черновым названием «Воспоминания аспирантки», над которым она и работала в последний год своей жизни. Аспирантку в книге зовут Алисия, она из Мехико и пишет в Нью-Йорке диссертацию по литературе. Алисия не хочет быть ученым, но не решается открыто выступить против воли матери и последовать за своей мечтой. В реальной жизни Аура не всегда держала свое стремление писать в тайне от Хуаниты, хоть и знала, что та его не одобряет. Мать полагала, что Ауре нужно сосредоточить все свои силы на академической карьере, если она вообще хочет достичь успеха в жизни.

Аура дописала две первые главы романа и оставила множество набросков. Первая глава рассказывает о маленькой девочке Алисии, растущей в Мексике. Мы знакомимся с ее матерью, Джульеттой, и со служанкой по имени Ирма, а также с бывшим парнем Джульетты Марсело Диасом Мишо, психоаналитиком, только что вернувшимся в Мехико после долгих лет обучения и практики во Франции. Далее по сюжету Марсело Диас намеревается уговорить Джульетту, чтобы та отправила служанку к нему на сеансы, а затем собирается упечь Ирму в экспериментально-утопическую психиатрическую клинику в той же Франции. Как и у ее прототипа Урсулы, у Ирмы веселый нрав, она любит поболтать и обладает миниатюрной фигуркой десятилетки, хотя ей уже почти сорок. Помню, как Аура смеялась над тем, как пройдет первый терапевтический сеанс Ирмы и Марсело Диаса. Служанка была в курсе всех семейных тайн, лучшим другом и доверенным лицом угрюмой, замкнутой девочки — это тоже было частью замысла Ауры.

У радикальной французской психиатрической лечебницы из романа также был прототип: прославленная «Ла-Ферт» в нескольких часах езды от Парижа. Планируя ознакомительный визит в лечебницу, Аура успела списаться с восьмидесятисемилетним директором этого заведения. Мы собирались посетить «Ла-Ферт» через год, весной 2008-го.

Вот последний отрывок из романа, написанный Аурой. Я нашел его позже, в отдельном файле на ее компьютере.

Марсело Диас Мишо:

Но даже после смерти Джульетта поквиталась со мной. И теперь я уже не смогу ей ответить… хотя это мы еще посмотрим. Я молод — шестьдесят это вторые тридцать — она мертва, так кто тут победитель? Конечно, она сделала меня, мою жену Алисию и нашего ребенка бездомными, решив в последний момент завещать дом нашей старой служанке Ирме Эрнандес, живущей теперь во Франции, где-то на окраине Парижа, куда я лечу прямо сейчас.

Действующие лица

Марсело Диас Мишо

Родился в 1946 году в Мехико, в семье дипломата и домохозяйки. Воспитывался в Мехико (преимущественно) матерью. В Мексике учился во французском лицее, где и познакомился с Джульеттой.

В двадцать шесть Марсело уехал в Сорбонну изучать психиатрию. Его дела пошли под откос два года спустя, когда он получил приглашение на свадьбу Джульетты. Через пятнадцать лет он вернулся в Мексику и стал практиковать, используя методы, основанные на психоанализе Лакана. Параллельно он также начал работать над эссе об облаках как идеологической конструкции.