Сказка для сказочника
Шрифт:
Закрываю дверь у нее перед носом и для надежности запираюсь. С этой станется зайти вместе со мной и продолжить общение. А оно мне надо в два часа ночи?
Про то, как Светка "показывала", я, как вспомню, так вздрогну. Притащилась вечером столовую, в одной руке ворох пеленок, а в другой пачка "Памперсов". Запечатанная. Подошла к нашему столу и положила все свое добро среди ложек и тарелок. А мы с Ольгой только-только ужинать закончили. В пеленках ребеночек оказался. Как Светка не потеряла его по дороге, только Бог знает. Она и несла малыша вниз головой. "…а чтоб не кричал!" Ольга как услышала это, так в лице изменилась. Уж на что спокойная женщина, но и она не выдержала, сказала пару ласковых. Сначала мамашке бестолковой, потом нянечке, что не научила эту мамашку "Памперсы" на ребенке менять.
Эта Ольга, ну прям как моя баба Уля все ей надо, обо всех позаботится, кто сам о себе позаботиться не может.
Лет пять назад, в начале лета, я к бабке часто ездила, почти каждый день. Вот и увидела на станции собаку. Вроде бы овчарка, но без ошейника, худющая и с отвисшим брюхом. Стоит эта шкапа, в глаза пассажирам заглядывает. На нее наорут псина-то здоровенная, страшная она отойдет к кустам, а потом опять к людям тянется. Я пока автобус ждала, булку решила сжевать, так пришлось отдать эта собака возле меня крутилась и скулила. Я потом бабке о ней рассказала, а баба Уля собрала в сумку еды и на станцию! Собаку покормить ей приспичило, мол, щенки-сосунки у нее голодают! Ну, и чего добилась своей добротой?.. Эта хитрая тварь перетаскала щенков поближе к бабкиной хате. Чтоб бабке не пришлось далеко ходить. А из трех голодных сосунков выросли такие волкодралы, что на них глянешь, и рука сама тянется к дрыну, потолще. Такому, чтобы перекусить сразу не смогли. Бабка говорит, что хороших людей собаки не трогают, но откуда мне знать, кого они считают хорошим, а кого так себе.
Бабе Уле за шестьдесят, а рассуждает иногда как дите малое. Сколько раз отец предлагал ей переехать к нам, а она: "Я в лесу родилась, в лесу и помру". А от того леса две березы, один дуб остались. Да разве ж бабку переупрямишь? Ходит по лесу, порядок наводит. "Я лес берегу, - говорит, - а лес меня и накормит, и согреет, и силой поделится". Бабка у меня, конечно, сильная и здоровая, ни разу в больнице не была. Все зубы целые и читает без очков. Я когда рассказываю про нее, мне не верят. Мыслимое ли дело, всю жизнь в лесу прожить, с белками и елками разговаривать! Может, из-за этого ее Лешихой и прозвали. Или за то, что травами-корешками лечить умеет. И денег за лечение не берет. "Сколько сможете, столько и дайте", говорит. А с такими разговорами, если голодной не останешься, и то хорошо. Отец как-то сказал, что если б к бабкиным рукам да его мозги деньги лопатой можно бы грести. Меня бабка учить не стала, хоть отец и просил, а Мамирьяна сама не захотела. "Боюсь я бабы Ули, - говорит. Она еще ненормальнее бабы Фени будет!"
Вторая наша бабка тоже большая оригиналка. Вроде бы в Бога верит, посты соблюдает, ругается, когда при ней матом разговаривают, а котят живыми закапывает. Соберет их в мешок, вынесет в поле, выроет ямку и туда их! Из мешка. Ямку засыпала, а пустой мешок домой принесла. Котята уже большие, в мешке пищат, шевелятся, и кошка на чердаке вопит, запертая. Я тогда в первый раз у бабы Фени гостила, не поняла из-за чего кошка кричит, полезла, выпустила. Так она по мне, по лестнице и бегом за бабой! Я у Маринки спросила тогда она еще Маринкой была "Чего это с кошкой?" А Маринка мне ответила: "Так баба котят унесла". Я не поняла: куда она их унесла? отдавать? так почему сразу всех? Но мне быстро объяснили: куда, зачем и какая я дура, если думаю, что эти котята кому-то нужны. Еще и рукой пренебрежительно махнули, мол, городская дура она и в деревне дура.
Мамирьяна совсем не в деревне живет. Большие Лужки давно уже окраиной города стали, многоэтажками и богатыми домами застраиваться начали. Мы тоже дом не в центре купили, а всего лишь в Малых Лужках они чуть дальше от окраины. Но мы сразу стали городскими, а Мамирьяна со своими деревней остались.
Я не поверила, чего она наболтала про бабу Феню, и побежала смотреть. Ну, и посмотрела, убедилась, дура недоверчивая. Когда баба ушла, мы с кошкой на пару ту яму разгребали. И плакали в два голоса. Одного только котенка живым и выкопали. Как баба Феня меня потом ругала! Тихим, спокойным голосом, но от этого еще страшнее делалось. И дядька Павел ругаться начал. Кричал, что слепыми котят топить надо, когда они только родились, а эти уже смотрят и ходят, этих поздно, что такое зверство на детей плохо влияет. Баба Феня тогда тоже кричать
Я тогда сказала, что котенка заберу, и забрала. И бабе Уле про все это рассказала, когда в гостях у нее была. Та только головой покачала, так ей не понравился мой рассказ. Но говорить с бабой Феней не поехала, хоть я и просила. Сказала, что уже ездила и говорила, но баба Феня ее не послушалась. Потому что баба Уля молодая еще, чтобы ее учить. Почти на двадцать лет моложе. Баба Феня не моя с Маринкой бабушка, а дяди Павлика и моего отца.
Больше я у бабы Фени не гостила. Только раз с отцом заезжали на полдня. Мне тогда тринадцать было, и я уже не рыдала, как девятилетняя соплюшка. Но когда увидела кошку, что ходит по двору и зовет котят, а они не отзываются, то вернулась в машину и просидела в ней до отъезда. Отец потом еще ругался, что я не стала обедать, когда предлагали, а уехали сразу же проголодалась. Еще через год баба Феня умерла. На поле, возле вырытой ямы. В тот же год Маринка стала называть себя Марианной. Потом она была Марией, Марутэллой, потом еще кем-то. Каждому ухажеру она представлялась под другим именем. И смеялась, что я, непонятно для кого, берегу себя, обзывала Ксюхой-соплюхой. Язык у Мамирьяны всегда был кусючим, но и мозгов у нее хватало знала, на кого можно рычать, а перед кем хвостиком вилять. Это я кусала всех подряд, и до двадцати лет берегла себя.
Для Артема. Для Темочки.
Но кто ж знал, что так мало времени нам отпущено!
Только подумала про Темку, и слезы навернулись. Последние дни я часто плачу или злюсь. Обычно из меня слезинки не выдавишь, да и разозлить не так просто, а тут…
Посмотрела на себя в зеркало, и размазала слезы по щекам. Из-за чего это я сопрель-мокрель развела? Светка увидит, подумает еще, что из-за нее и загордится. А мне рыдать нечего!
Вон, в той палате, что напротив, малышу так плохо было, что его сразу в реанимацию направили. А его мамочка то плачет, то к нему бегает.
Я перестала шмыгать носом и постаралась улыбнуться.
"Я не плачу, я радуюсь, у меня все хорошо! У меня все в порядке!"
А ведь действительно все в порядке. Живая, здоровая и с ребенком все хорошо.
Постучала по деревянному подоконнику, чтобы не сглазить.
Олежка поел и спит, темненький тоже наелся и заснул. А я его в переноску положила, шарфом замаскировала и пошла в туалет. Вот только зря я сюда пришла. Ничего не получается. Придется завтра на клизму проситься. Хоть и стыдно о таком просить, а придется.
Помыла руки, высушила, но в зеркало смотреть больше не стала. Не хочу я смотреться в больничные зеркала! Они во всех туалетных комнатах треснувшие и пятнистые. Глянешь в него, и кажешься себе такой больной и старой, что хоть ложись и помирай. Лучше я на маленького лишний раз посмотрю, на темненького. Негритенком я его называть перестала. Рассмотрела, что ничего негритянского в нем нет. Только кожа смуглая, как сильно загорелая.
Вот посмотрела на малыша и сразу же заулыбалась. По-настоящему, без притворства. Вспомнила, как Кисоньку чуть до инфаркта не довела. А потом, как он ругаться начал, когда отдышался! Сейчас это смешно вспоминать, а тогда я разозлилась не на шутку и тоже зарычала. Я что ли виновата, что в их больнице такой бардак? Бросают ребенка, где попало, а потом два дня найти не могут!
– Дубинина, его бы еще вчера нашли, если бы ты сказала!
– Кому бы я сказала? Вас не было, а этой… Жанне Игоревне я даже "здрасте" говорить не хочу!
И не говорю. Делаю вид, что не замечаю, или киваю, если не замечать не получается. Я, когда ложилась в роддом, как раз на ее смену попала. Так она мне такой осмотр с изнасилованием устроила, что я не выдержала и вскрикнула. А она меня неженкой обозвала, еще и спросила, с ехидной такой улыбочкой, как же я рожать собираюсь, если потерпеть немножко не могу. Ничего себе "немножко потерпеть"… она же меня чуть до пупа не разодрала! Ну, я и сказала этой коновалихе все, что про нее думаю. А вчера Кисоньке повторила, днем, когда он на меня орать вздумал.