Сказка в дом стучится
Шрифт:
Он развернул меня к себе так резко, что пришлось сказать в голос «ай!» Его же голос сделался тигриным или львиным, если между ними есть хоть какая-то разница.
— Это она тебе сказала? Или моя сестренка? Или тебе самой пришел на ум этот бред? Ну, давай, отвечай!
— Тише ты! Никита за стенкой!
Валера резко сел — так, что кровать аж застонала.
— А я от него не прячусь! И от тебя не прячусь! — не стал он даже пытаться удержать голос на шепоте. — И не прячусь за спиной у матери в сорок лет.
— В тридцать девять… — поправила я, чтобы убавить громкость. — Почти в
— А не надо бить ниже пояса, подвергая сомнению каждое мое слово. Вот не надо! Я не виделся сегодня с матерью, я заказал кекс для тебя. Какого признания ты от меня хочешь? Зачем копаешься в моих мотивах? Меня отец учил, что мужика женщины оценивают не по трепу, а по поступкам. Что я сделал не так? Что тебе не нравится?
— Валера, твоя мать сказала…
— Да плевать я хотел, что она сказала! — снова кричал он. — Зачем ты ее слушаешь? Чего тебе мало? Почему не спросить меня напрямую?
— Так я и спрашиваю, ты просил или не просил?
Я тоже повысила голос. Валера не отвечал, смотрел на меня зло, исподлобья, и я минуту слушала только его тяжелое дыхание.
— И? — выдохнул он горячо, опустив руки по обе стороны матраса, но лицо его оставалось сбоку, и мне пришлось скосить глаза в сторону окна. — Я тебе в первый же день сказал, что не ожидал тебя увидеть. А потом сказал, что безумно рад, что ты нашлась. Почему ты считаешь, что я вру? Почему я вообще должен тебе врать в таком вопросе?
— Твоя мать сказала, что попросила Марианну позвонить мне, потому что думала, что теперь мы сможем быть вместе…
Он зажмурился, сильно — точно от боли. Потом осел на матрас, но рук не убрал, и я видела, как в них напряглись все жилы.
— За что ты так меня? Почему ты мне не веришь?
Валера вскинул глаза, и в темноте показалось, что они на мокром месте, но ведь не мог же он в действительности плакать, взрослый мужик тридцати восьми полных лет…
— Я сказал, что сделаю все, чтобы удержать тебя, и делаю… Все… Что могу… Мать… Да хоть Господь Бог… Да какая разница, кто нас свел? Вместе мы остаться можем только сами. Если этого захотим… Так чего ты вмешиваешь в наше личное дело посторонних людей?
— Она сама вмешалась. И какая же она посторонняя? Она — твоя мать!
— У меня есть ты, Никита и Сенька. Больше у меня никого нет. Пойми ты это! Неужели так сложно?
Я откинулась на подушки, закрыла лицо руками и тут же почувствовала на пальцах его губы, руки под грудью, а коленку между ног…
— Они есть, и ты не можешь вычеркнуть их из своей жизни…
Я переместила ладони ниже, полностью закрыв губы, чтобы сохранить возможность говорить. Теперь встретились наши взгляды: оба потерянные в чужом мире, не видящие пути-дороги обратно в маленький мирок, который неприступен, как средневековая крепость.
— Я от всех откупаюсь. И буду продолжать это делать. Другого варианта не вижу. Считаешь, сестре нужен врач? Я готов оплатить любого специалиста. Только что-то сомневаюсь, что Марьяна признает себя сумасшедшей.
— А я не уверена, что сумасшедшая именно она. Она боялась маму, как маленький ребенок. А вот чего боялся ты, когда женился на женщине,
Я тут же получила назад потерянную свободу. Матрас снова скрипнул и прогнулся: Валера сел ко мне спиной, и голос его прозвучал глухо:
— Ты хочешь копаться в прошлом или строить будущее? Со мной. Со мной тем ты не хотела встречаться и правильно делала. Со мной нынешним ты согласилась лечь в постель. Так какого хрена, — он обернулся, — ты слушаешь россказни моей матери обо мне том? Меня нынешнего она не знает. Меня никто не знает. Ты — первая, кому я открылся. И ты единственная, от кого мне так больно получать оплеухи. Я взял из прошлого только детей. И все. Я не хочу всех этих фантомов вокруг. Это новая кровать, — он вдавил пятерней матрас рядом с моим бедром. — В ней Наташи не было. В ней ни одной бабы до тебя не было, и я пообещал тебе, что и не будет. Что тебе не хватает, скажи? Мне скажи! Не матери, не сестре — мне.
Он протянул руку, отвел от лица мою и тронул щеку: щека была мокрой.
— Мне страшно, — прошептала я, закусывая нижнюю губу.
Валера провел ладонью по другой щеке.
— Мне тоже страшно. Я никогда и не был сильным. Но хочу попытаться им стать. Для тебя, для детей. И если ты в этом участвуешь, то выкладываешься на все сто, как и я. Иначе бесполезно что-либо делать, проект под названием «семья» не выгорит. Ну же…
Он сомкнул пальцы вокруг моих запястий и развел руки в стороны.
— Обними меня. Скажи, что я хороший. Ласка и собаке приятна, а бездомной в сто крат приятней… Да, мы еще Бусю забыли. Она третий ребенок, самый беспроблемный, если ее вовремя кормить… И выгуливать. Вот бы и с людьми так же легко было. Как в сказке…
Я вырвала руки и сомкнула пальцы на широкой Валеркиной спине, уткнулась носом ему в грудь и вдохнула аромат геля для душа, который еще хранили светлые завитки.
— А если не получится? — выдохнула я, трогая их губами.
— Попробуем еще раз, но тем же составом. Или в увеличенном численно.
Я оттолкнула его и заткнула одеялом, накинув его Валерке на голову, но от рук его не избавилась — они ловко затянули меня под одеяло.
— Дверь открыта.
— Я в курсе, — прошептал Валера мне в губы. — Я только рот тебе закрою, чтобы из него больше не вылетело ни одной гадости, хотя бы сегодня. Хорошо?
Я согласилась, но только на один поцелуй.
Глава 70 "Среда"
Среда прошла как в анекдоте — мы ее честно проработали. Никита, вернувшись из школы, нашел посреди гостиной пирамиду из новых ящиков, которые я привезла из гаража, и теперь мы сумели проиграть все сказки Биссета и даже напоить чаем дракончика и его бабушку. Про бабушку Лену мы тоже поговорили — совсем немного, но неприязни в словах Никиты я не заметила. Про прабабушку он пожал плечами, и я поняла, что ее он видел еще меньше Елены Михайловны. Про наш ночной спор с его отцом Никита вежливо промолчал — сомневаюсь, что не слышал. Просто повел себя верно с точки зрения семейной дипломатии. Потом согласился поработать грузчиком — всего-то шесть ящиков отнести: три на завтра, остальные к воскресенью.