Сказка Востока

Ибрагимов Канта

— О боже мой, — странно замахал руками Мираншах. — Столько болтовни.

— Шахиншах, осмелюсь заметить, это не «болтовня», а Священный Коран. А что касается твоего досточтимого отца, то мы при каждой молитве упоминаем его имя.

— А мое?

— Гм, если мы говорим об отце, как старшем, то имеем в виду весь тейп, значит и тебя. И поэтому просим дальше не чинить зло и.

— Хватит, — перебил Мираншах. — Лучше скажи, что это ты так беспокоишься о династии иноверца Рашид ад-Дина?

— О Шахиншах, Тебриз, коим

ты правишь, — самый большой город и сюда ведут много разных караванных путей. Так же и Бог велик, и к нему есть также множество дорог. Каждый вправе выбирать свой путь, искать свою истину. Под единым Богом, в одном городе, мы жили и должны дальше жить в мире и согласии.

— Хм, все это слащавые слова. Но ты не ответил на мой вопрос, — наступила долгая пауза, которую нарушил правитель: — А может, и ты перс, или, хуже того, еврей? А прикрываешься великим родом.

— Я чистокровный араб, — только теперь шейх чуть повысил голос: — А прикрываюсь чалмой, которая обязывает меня быть сдержанным. На поясе моем кинжал, который служит для защиты чести моей. А язык мой родной — арабский, на котором говорят в раю, красноречие которого ты не объемлешь, путь себе в другую сторону ведешь.

— Ах ты, перс, собачий сын, — вскочил Мираншах, — ты смеешь мне угрожать?!

— Погоди! — выставил вперед руки шейх. — Как духовное лицо я тебе должен последнее объяснить. Персы — великий народ, и ты это подтвердил, нарекая себя Шахиншахом. Ну а я почитаю твоего отца и прошу, чтобы ты почитал и моих родителей, и не обзывал, не зная их, «собаками».

— Ты хочешь, чтобы я извинился?

— Я хочу сказать, что основой любого счастья является разум. И всяк, кто неразумен, не будет справедлив, — и место его в аду.

— Где чье место — не тебе решать! — грозно двинулся Мираншах на шейха. — И не тебе меня уму-разуму учить!

Если говорить образно, то тучи сгущались и это не только в надвигающемся хмуром правителе, более — в его неестественно широко раскрытых, налитых кровью глазах. И может быть, надо было бы уступить, отступить, и, наверное, абсолютное большинство так и поступило бы, да случай иной.

Шейх-уль-ислам не только не дрогнул, а даже несколько выпятил грудь и спокойным, хорошо поставленным в проповедях четким голосом:

— Гнев — это злой дух разума, его враг и беда.

— Ты снова о разуме? — Мираншах уже вплотную подошел, а тот продолжал:

— Я о гневе. Если гнев преобладает, то ты должен стремиться к милосердному обращению в делах и приучаться к щедрости и прощению. Когда это превратится в привычку, то ты станешь похожим на пророков и друзей Божьих, а если излияние гнева станет твоей нормой, то ты уподобишься животным и зверям.

— Ты смеешь меня оскорблять?! — зарычал Мираншах. — Ах ты, свинья, собачий сын, — резким, умелым движением он всадил с силой кинжал в гостя и, не без любопытства, сверху глядя в его искаженное от боли

лицо, ухмыльнулся: — Ну, как там в раю? Небось на арабском тебя приветствуют?.. Что-то непохоже. Хе-хе.

Некоторые историки утверждают, мол, Мираншах на охоте упал с коня, ударился головой о камень, и с тех пор с ним случались припадки безумия и безмерной агрессии. Тем не менее логика многих его действий в значительной степени опровергает это предположение и подтверждает, что он был настоящий злодей, и свой интерес, пусть даже самый низменный, но для него желанный, всегда ценил, просчитывал и оберегал, и тому пример тот факт, что сразу же после убийства духовного лидера мусульман, предвидя возможные возмущения, даже бунты, он первым делом приказал вывести на улицы Тебриза свои войска и ввел временное ограничение перемещений.

Тут же, стоя над поверженным, Мираншах вызвал начальника личной охраны:

— Как прошел ко мне этот пес, с кинжалом на поясе?

— Потомка Пророка мы не смеем досматривать, — в три погибели согнувшись, виновато, тихо отвечал телохранитель.

— Повесить! — скорый суд. А чуть раньше появился Молла Несарт и в полный голос заявил:

— Настоящий шейх не может носить кинжал, его оружие — знание.

— А это что? — Мираншах сапогом ткнул в поясницу убитого.

— О, нет ничего достойнее для человека, чем Перо, — Молла осторожно отстегнул от окровавленного ремня инкрустированный серебром прибор. — Только Пером можно возвратить прошлое, запечатлеть настоящее, заглянуть в будущее.

— Ну и что там, в будущем, ждет нас? — сарказм в тоне правителя.

— То же самое, — кивком Несарт указал на поверженного.

— Хм, — небрежно ухмыльнулся Мираншах. — А ну, пошли, — скривив подбородок, он поманил старика за собой.

Рядом с тронным залом роскошная комната отдыха правителя, или кальянная. Здесь терпкий запах, легкая пелена дыма, для Мираншаха уже накаляют на спицах глинообразную ханку-дурь. С помощью тоненькой тростниковой трубки он, склонившись, несколько раз глубоко втянулся, потом отпил глоток красного вина и, развалившись на подушках дивана, не глядя на старика, по-царски молвил:

— Что ж ты меня так обозвал, шелудивый пес?

— Если это ко мне, — Молла демонстративно огляделся, — то меня достопочтенные родители нарекли Молла Несарт.

— Ха-ха-ха, — видимо, улучшилось настроение правителя. — Ты, наверное, хочешь вслед за тем мудрецом поскорее в рай попасть?

— Все в руках Всевышнего.

— Что? — вскочил Мираншах, схватил сморщенную иссохшую зашеину маленького старика, со злобой тряхнул. — Ты в моих руках! Понял? В моих!

Ничего старик не ответил, так и застыл в сгорбленной позе, а в померкших глаза лишь слеза блеснула.

— Ты почему меня по-персидски каким-то шахиншахом назвал? — сын Тимура вновь развалился на диване, трость во рту.