Сказка Востока
Шрифт:
— Здравствуй, дорогой. Малцаг, — она слегка в почтении склонилась, да взгляд не потупила, ее темно-синие мягко-бархатистые глаза впились в него, излучая нескрываемую радость, любовь, страсть. — Ты брезгуешь мною? Не хочешь обнять, — это она уже говорила, будучи в его пылающих объятиях.
Здесь, в подземелье, когда день, когда ночь — не понять. И не до времени им — оно для них остановилось, не существует. И не могут они друг друга испить, насладиться не могут, да наверху время летит, там мирские дела, все кипит, все бурлит, и, видать, подгоняемый этими страстями, без стука
— Ха-ха-ха, голубки, ну что, никак не угомонитесь?! А пора. Малцаг, в этом мире все, что покупается, то и продается. Кто-то предал, либо продал, в общем, круг сжимается. Давно пора бежать. Собирайся, даю полчаса, — несмотря на габариты, Бочек как зашел, так и исчез, а Малцаг бросился к Шадоме:
— Ты со мной, только со мной!
— Нет, — выставила она твердо руку, — все изменилось, — в глазах леденящая твердость. — У нас один враг, разные к нему пути. Мы обязаны мстить, и сможем это только поодиночке.
— Шадома!
— Молчи, — отстранила она его, — все оговорено. У меня кроме тебя никого больше нет. И ты это еще раз подтвердил. Береги себя, родной, для решающей схватки. Я верю, мы отомстим Хромцу. Мы обязаны мстить!
— Больше об этом не говорили. Это была их изначальная участь, жизненный приговор, судьба. Недосказанность, ненасытность, потаенная грусть висела меж ними, когда они собирались к очередной, может быть, последней разлуке.
Шадома у зеркала поправляла свои контрастно-смоляные на белой упругой спине, роскошно-притягательные густые волосы, и вдруг, в очередной раз справившись о Седе, тихо, словно отражению, сказала:
— А Седа мальчика родила.
— Откуда знаешь? — оторопел Малцаг.
— Мне отдашь? — теперь в упор глядела она на него. Кадык забегал по длинной, мускулистой шее мамлюка, и прежде чем он успел раскрыть рот, вновь неожиданно появился купец Бочек.
— Пойдем, быстрее, — буквально за руку схватил он Малцага, тот вырвался, бросился к девушке:
— Шадома, Шадома, — обнял он ее.
— Прости за все, не забывай, — тяжело дыша, шептала она и, уже расходясь, — ты ларец забыл.
— Он твой.
— Постой, — она рванулась к нему. — Травы, помнишь горные травы? Доставь мне их.
— Опять за свое?
— А другого «оружия» нет, и оно твоего сильнее. Помоги, прошу.
Эмир Малцаг хотел было что-то возразить, но Бочек его потянул за собой, и он, углубляясь в какой-то темный проход, с полуиронией крикнул:
— Безоружной тебя не оставлю!
* * *
Мираншах был третий из четырех, а теперь старший сын Тамерлана. Безусловно, он был отважный воин, неплохой полководец, но как человек крайне неуравновешенный, импульсивен, заносчив и очень ревнив. Эта ревность, а более зависть распространялась на всех, в том числе и на отца. Тимуру уже шел шестьдесят четвертый год. Пора бы оставить завещание, объявить наследника, и было бы проще всем, в первую очередь самому Повелителю. Вот если бы можно было довериться старшему, тогда и забот не было бы. Да в том-то и дело — Мираншах не достоин. Прямо об
Вместе с тем, наследники — сыновья и внуки — уже взрослые воины, имеют свои семейства и должны иметь свой доход. Стал делить меж ними Тамерлан завоеванные земли. Начались ссоры, которые лишь он своей железной рукой сумел усмирить. И все же Повелитель поддался давлению старшей жены Сарай-Ханум, как-никак, а по традиции и по существующему положению дел, она — второй человек в империи Тамерлана, и ее сын, теперь старший, стал правителем не восточных, голодных монгольских степей, а богатого Кавказа, всей Передней Азии и Ирана.
Вот где много жителей и много богатств, вот где можно сколотить состояние, показать себя для престолонаследия. Однако Мираншаху не до этой суеты. Став, как и грезилось, полновластным хозяином, дань которому платят более пяти миллионов человек, он так вознесся, что даже не откликнулся на призыв отца в поход на Индию. Правда, послал запоздалое письмо Повелителю, что не сомневается в успехе, а сам очень занят, ибо отстаивает самые тяжелые западные рубежи империи, где проживают наиболее ретивые безбожники, идолопоклонники и иноверцы.
Мираншах действительно очень занят. Каждую ночь он в «Сказке Востока». Там все для него бесплатно, кроме одного — он играет на огромные деньги со всеми аферистами. Бывает, что выигрывает, но чаще проигрывает. И тогда в угарной злобе он может многое натворить, кого угодно избить, а бывало, чуть ли не убить. Но в «Сказке Востока» последнее недопустимо, тогда он крушит столы, стулья и все подряд. Вот и накануне он до утра гулял. Многое не помня, к обеду проснулся, в руке боль: острая деревянная заноза глубоко засела в руке.
— Молла, Молла, где ты, шелудивый пес? — кличет он Моллу Несарта.
Хотя и есть у него другая прислуга, но он другим не доверяет. А вот Молла изначально прибыл сюда с личной пайзцой Тимура, что дает особый статус и особые привилегии, но только не в свите Мираншаха. Не один фаворит отца и местный сановник был казнен, посажен в тюрьму или просто выгнан со службы пинками. Вокруг Мираншаха остались одни лишь проходимцы, лизоблюды и льстецы. Как ни странно, Молла Несарт — один «долгожитель» в свите Мираншаха, и это не оттого, что он тоже преуспел в восхвалениях, а оттого, что он первый догадался очень мудро сказать:
— О сиятельный хан, на этой древней персидской земле было много великих царей. Но таких, как ты, — впервой. Ты — подлинный властелин. Настоящий шахиншах. [143]
С тех пор не иначе как Шахиншах называют Мираншаха. За такую услугу Молла Несарт получил явные преференции; он отправился в Марагу и занялся своим делом — перевозкой в Самарканд местной разрушенной обсерватории, а заодно — любимой астролябией. Однако вскоре его вызвали в столицу, в Тебриз, и прямо на заседании двора, где Мираншах за какой-то пустяк отдал приказ казнить верховного судью и тут же объявил: