Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н"
Шрифт:
Мы провели довольно мучительную ночь на борту парохода. Одеяло было неприятно клейким, словно измазанное патокой, дверные ручки - липкими; зубными щетками, домашними туфлями и вахтенным журналом Фредриксона пользоваться было нельзя!
– Племянник!
– с упреком сказал он.
– Это называется ты сегодня убирался?
– Извините!
– воскликнул Шнырек.
– Я вовсе не убирался!
– И в табаке полно мусора, - проворчал Юксаре, любивший курить в постели.
В общем, все было очень неприятно. Однако малопомалу мы успокоились и свернулись клубочками на менее клейких местах.
Меня разбудил какой-то необычный и зловещий звон пароходного колокола.
– Вставайте! Вставайте и посмотрите!
– кричал за дверью Шнырек.
– Кругом вода! Как величественно и пустынно! А я забыл на берегу самую лучшую свою тряпочку, которой вытирают перья!
Мы выскочили на палубу. "Морской оркестр" как ни в чем не бывало плыл по морю, лопастные колеса вертелись спокойно и уверенно, и было в этом какое-то таинственное очарование.
Даже сегодня я не могу понять, как это Фредриксону с помощью двух шестеренок удалось придать пароходу такой плавный и быстрый ход. Однако любые предположения здесь все равно бесплодны. Если хатифнатт может передвигаться с помощью собственной наэлектризованности (которую некоторые называли тоской или беспокойством), то никого не должно удивлять, что кораблю достаточно двух шестеренок. Ну ладно, я оставляю эту тему и перехожу к Фредриксону, который, нахмурив лоб, разглядывал обрывок якорного каната.
– Как я зол, - бубнил он себе под нос.
– Просто страшно зол. Никогда так не злился. Его изгрызли!
Мы переглянулись.
– Ты ведь знаешь, какие у меня мелкие зубы, - сказал я.
– А я слишком ленив, чтобы перегрызть такой толстый канат, - заметил Юксаре.
– Я тоже не виноват!
– завопил Шнырек, хотя оправдываться ему было совсем не за чем.. Никто никогда не слышал, чтобы он говорил неправду, даже если речь шла о его пуговичной коллекции (что достойно удивления, ведь он был настоящим коллекционером). Видно, у этого зверька было слишком мало фантазии.
И тут мы услышали легкое покашливание, а повернувшись, увидели очень маленького клипдасса. Он сидел под тентом и щурился.
– Вот как, - сказал Фредриксон.
– Вот как?!
– с ударением повторил он.
– У меня режутся зубки, - смущенно объяснил маленький Клипдасс.
– Мне просто необходимо что-нибудь грызть.
– Но почему именно якорный канат?
– удивился Фредриксон.
– Я подумал, что он очень старый и не страшно, если я его перегрызу, - оправдывался Клипдасс.
– А что ты делаешь на борту?
– спросил я.
– Не знаю, - откровенно признался Клипдасс.
– Иногда меня осеняют разные идеи.
– А где же ты спрятался?
– удивился Юксаре.
И тогда Клипдасс не по годам умно ответил:
– В вашей чудесной навигационной каюте! (Точно, навигационная каюта оказалась тоже клейкой.)
– Послушай-ка, Клипдасс, что, по-твоему, скажет твоя мама, когда узнает, что ты сбежал?
– спросил я.
– Наверно, будет плакать, - ответил Клипдасс, заканчивая эту удивительную беседу.
Глава четвертая , в которой мое морское путешествие достигает своей кульминации
"Морской оркестр" одиноко плыл по морю. Солнечные голубовато-прозрачные дни однообразно следовали один за другим. Скопища морских призраков беспорядочно мелькали перед штевнем нашего судна, а мы сыпали овсянку прямо на хвосты плывущих в кильватере русалок. Порой, когда ночь опускалась над морем, мне нравилось сменять Фредриксона у руля. Озаренная лунным светом палуба, которая то тихо вздымалась, то опускалась, тишина и бегущие волны, тучи и мерцающая линия горизонта - все вместе вызывало в моей душе приятное и волнующее чувство. Я казался себе очень значительным, хоть и очень маленьким (но главным образом, конечно же, значительным).
Иногда я видел, как мерцает в темноте трубка, и на корму, крадучись и шлепая лапами, перебирался и садился рядом со мной Юксаре.
– Правда, чудесно ничего не делать, - сказал он однажды ночью, выбивая трубку о поручни парохода.
– Но мы же делаем!
– удивился я.
– Я веду пароход, а ты куришь.
– Куда же ты нас приведешь?
– съехидничал Юксаре.
– Это - дело другое, - заметил я, потому что уже тогда был склонен к логическому мышлению.
– Но ведь мы говорили о том, чтобы делать какие-то вещи, а не о том, что делают вообще. У тебя что - снова Предчувствия?
– Нет, - зевнул Юксаре.
– Хупп-хэфф! Мне совершенно все равно, куда мы приплывем. Все края одинаково хороши. Пока, спокойной ночи!
– Привет, привет!
– сказал я.
Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.
– Гм!
– хмыкнул себе под нос Фредриксон.
– А может, наоборот, его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет по-настоящему.
– Подумаешь, жить! Это всякий может, - обиделся я. Фредриксон опять хмыкнул и, как обычно, тут же исчез со своей записной книжкой, в которой чертил конструкции удивительных, похожих на паутину и летучих мышей машин.
А я думал: "На свете есть столько интересного, аж шерсть встает дыбом, когда думаешь об этом..."
Одним словом, в полдень Шнырек предложил послать телеграмму маме маленького Клипдасса.
– У нас нет адреса. Нет и телеграфной конторы, - сказал Фредриксон.
– Ну конечно!
– расстроился Шнырек.
– Подумать только, какой же я глупый! Извините!
– И он снова смущенно залез к себе в банку.
– Что такое телеграфная контора?
– высунулся Клипдасс, живший в банке вместе со Шнырьком.
– Ее можно съесть?
– Меня не спрашивай!
– ответил Шнырек.
– Это что-то огромное и непонятное. Посылают на другой конец света маленькие значки... и там они становятся словами!
– Как это посылают?
– недоумевал Клипдасс.
– По воздуху...
– неопределенно пояснил Шнырек, помахав лапками.
– И ни одно слово по дороге не теряется!
– Ого!
– удивился Клипдасс. После этого он весь день вертел головой, высматривая телеграфные знаки в воздухе.